Дверь за ними закрылась беззвучно.

Зал был освещен свечами, столики сервированы хрусталем, на каждом стояли желтые розы. Одна стена, целиком застекленная, выходила в огороженный сад с экзотическими цветами всевозможных расцветок. Бронзовый водопад спускался в пруд, в котором плавали золотые рыбки. Звуки струнного квартета погружали зал в атмосферу девятнадцатого века. Тара почувствовала, как кто-то помогает ей снять пальто, и увидела официанта в смокинге. Она бросила взгляд в сад и повернулась к Леону.

Он сел напротив нее и заказал водку «Серый гусь», шампанское, черную икру и попросил официанта передать шефу, что он здесь, с ним особая гостья и он оставляет ужин на его усмотрение.

— Теперь, — сказал он, ощутив, что начинает расслабляться, когда официант наклонил голову в знак того, что все будет сделано, — расскажи мне об этом ужине в честь Дня благодарения, где мне придется пережить знакомство с твоим грозным отцом.

Тара заметила, что в зале было не больше дюжины столиков, причем лишь за тремя из них сидели посетители. Впрочем, вечер еще только начинался. Она решила не задавать никаких вопросов. Рано или поздно выяснится, что привело Леона в такое мрачное состояние. Если он затеял какую-то игру, она в ней участвовать не собирается. Просто подождет.

— Музыка в День благодарения будет совсем не такой, как здесь, — заметила она, мысленно отмечая разницу в классе ресторана. — У нас музыкальный автомат забит пластинками с греческой музыкой. Мои родные будут под эту музыку танцевать, будут пить много вина и с аппетитом есть то, что отец с удовольствием для них приготовит. И все они будут спрашивать про свою «старую» родину и о политике там. Но никогда не будут ничего спрашивать про политику здесь. Антиамериканские настроения Греции им безразличны. В их глазах, глазах иммигрантов, Америка не может поступать неправильно. Они станут спрашивать твоих родителей насчет ваших корней, но им абсолютно не интересно твое искусство. Еще они попытаются вызнать, сколько у тебя денег. Они засыплют меня подарками, потому что мы будем отмечать не только День благодарения, но и мой день рождения. Все станут говорить, что мне давно пора выйти замуж, что мне уже слишком много лет, и при этом будут смотреть на тебя. Они могут затеять маленькую ссору по какому-нибудь семейному поводу двадцатилетней давности. Кэлли сыграет на пианино. Я уже слишком стара, и меня не станут заставлять танцевать, а отец предложит тост. Типичное празднование Дня благодарения греками-американцами.

Леон снова ушел в себя и уставился на цветы в саду с такой сосредоточенностью, что ей подумалось — уж не пересчитывает ли он лепестки. Тара почувствовала, что снова начинает злиться. Интересно, он слышал хоть слово из того, что она сказала? Они оба ели, не чувствуя вкуса, и говорили, не вникая в смысл.

— Почему ты отмечаешь свои именины? Ты же говорила, что твой отец не религиозен, а ведь «именины» — это день того святого, в честь которого ты была названа, верно?

— Верно. У Кэлли и Ники — дни рождения, потому что они родились здесь. Поскольку я родилась в Греции, отец не хотел обижать семью моей матери и назвал меня Кантара Анна, так что мы празднуем День святой Анны — в начале декабря, незадолго до моего дня рождения. Греки придают большое значение именинам человека, для нас это практически день рождения. А раз уж мой день рождения почти совпадает с Днем благодарения, мы празднуем обе даты вместе.

— Ясно. Теперь я все хорошо понял. — Он подал знак официанту, который вернулся с огромной белой коробкой, перевязанной красной лентой. — С днем рождения. — Леон выдвинул свободный стул рядом с Тарой, чтобы она могла положить на него коробку и открыть ее. Его глаза снова потеплели. Гнев, удивление, смятение и радость смешались в ее душе, она едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Если это замечательный конец замечательного дня, то почему он так погружен в себя и так холоден?

— До Дня благодарения еще два дня и потом еще один день до моего дня рождения, — заметила она, заставив себя улыбнуться.

— Неважно, мы отпразднуем сейчас. — Леон снова оживал. — Мы же не хотим, чтобы вся твоя семья знала, сколько у меня денег, верно?

Она развязала ленту и, не торопясь, развернула оберточную бумагу. Затем сняла крышку и заплакала.

Прежде всего она уловила аромат. Она взяла гардению и поднесла ее к лицу, вспоминая ночь в Афинах, когда Леон осыпал ее целой охапкой цветов. Она боялась погрузить руки в мех, на котором лежал цветок. Леон встал, достал из коробки облако лунно-голубого меха, попросил ее подняться и накинул песцовое манто ей на плечи. Оно доходило как раз до пола.

— Тебе же нужно что-нибудь под стать твоей шляпке, правильно? — поддразнил он ее. Теперь, увидев ее реакцию, он почувствовал себя спокойнее. — И вытри слезы. Мех хорошо переносит снег, но не любит дождь.

— Но я никогда не смогу носить его в Греции! — Это было все, что, заикаясь, она могла вымолвить.

— Знаю, — согласился он, улыбаясь своей обычной улыбкой и обнимая ее поверх манто. — Потанцевать не хочешь?

Он вывел ее из ресторана в тот зал, через который они вошли и где все еще играла громкая музыка. Ей удалось разглядеть длинный бар в углу, людей, сидящих у стойки с выпивкой, и несколько пар, двигающихся под музыку на танцплощадке. Леон обнял ее. Все посетители перестали танцевать, пить и разговаривать и уставились на роскошный мех, медленно двигающийся по танцевальному пяточку, причем совершенно не в такт ни тромбону, ни пианино. Музыканты незаметно приспособили свою музыку к танцу Леона, и когда Тара подняла голову с его плеча, она увидела вокруг улыбающиеся лица. Когда их танец закончился, музыка снова взревела и другие танцоры пустились в пляс.

Леон проводил ее к столику, затем ушел и вернулся с бутылкой шампанского в одной руке и двумя бокалами и цветком гардении в другой.

— Давай уйдем, — предложил он. — И кстати, в кармане манто есть еще кое-что для тебя.

Она вытащила полоску бумаги, на которой было что-то написано, но в зале было слишком темно, чтобы прочесть послание. Она рассмеялась.

— Что ты такое делаешь, Леон? Ты сводишь меня с ума!

— А в чем дело? Тебе не нравится подарок? Или ты читать разучилась? — У него перехватило дыхание. Приближалось действие третье.

— Ты же видишь! Здесь слишком темно.

— Ладно. Тогда прочту сам! — прокричал он, перекрывая шум. Леон выхватил у нее листок и, не глядя в него, проговорил, глядя ей прямо в глаза: «ТЫ НЕ СОГЛАСИШЬСЯ ЖИТЬ СО МНОЙ? Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ».

Они лежали рядом на диване в гостиной Леона, прикрытые только меховым манто, и смотрели на ночной горизонт над городом.

— Мне нравится, когда освещены верхушки самых высоких зданий, — заметил Леон. — Приверженность красоте всегда некоторым образом является защитой от варварства. — На сегодняшний день шоу закончилось. Можно ради разнообразия побыть самим собой. Остаток вечера будет настоящим.

— Да, разумеется, Леон. Скучные коробки исчезают, когда торжествует красота. — Тара отвернулась от окна и прижалась щекой к его голой груди, вспомнив подобные заметки о красоте на полях статьи Димитриоса.