Достать сигареты было непросто. Нам нужно было купить их в табачном киоске, не попав под наблюдение, потому что американцы никогда не покупали советские сигареты. Они были слишком крепкими и сухими. Нам вовсе не хотелось возбуждать подозрения КГБ. В последующие пару дней двое оперативников в разное время обнаружили, что остались без наблюдения на обеде, и это позволило им беспрепятственно купить несколько пачек сигарет.

Нил резал, склеивал и мял их, пока у него не получился пакет, размером и видом не отличавшийся от единственной мятой пачки сигарет. В нем лежал миниатюрный фотоаппарат, кассеты с пленкой и катушка везикулярной пленки — особой 35-миллиметровой пленки с миниатюризированными текстами. В личном письме на этой пленке Тригона благодарили за сотрудничество и хвалили за прекрасный подбор документов.

Мы также передали ему личное письмо от любовницы из Боготы. Работавшие там офицеры ЦРУ поддерживали с ней тесный контакт, не желая, чтобы она рассказала кому-либо, что она сама или Тригон вступали в контакт с американской разведкой. Она сообщила офицерам ЦРУ, что узнала о своей беременности еще до того, как Тригон покинул Боготу. Но не сказала ему о этом, опасаясь, что он решит не возвращаться в Москву. Теперь ей приходилось обеспечивать себя и свою дочь. Несмотря на это, она все равно не хотела ни о чем рассказывать Тригону, пока он в Москве, переживая, что он пойдет на риск и попадется властям. У них с Тригоном был план, в соответствии с которым он должен был некоторое время проработать в Москве, а затем бежать оттуда. Затем они надеялись воссоединиться и жить на заработанные деньги, сменив имена. Московское отделение ЦРУ решило не сообщать об этом Тригону, хотя это было непросто.

На везикулярной пленке также содержались инструкции для новых выходов на связь, включая эскизы новых объектов и график доставки пакетов. Кроме того, в пакет положили новую партию одноразовых блокнотов, напечатанных на миниатюрных листах тончайшей кальки. Тригон использовал блокноты, чтобы расшифровывать радиосообщения. Нил сумел засунуть в пакет еще и небольшую пачку мелких рублевых купюр. Крупные купюры было сложно разменять в советских магазинах, и они могли вызвать подозрения.

Прорабатывая все детали плана доставки этого пакета, начальство отправило меня еще раз проверить объект “Стена”, чтобы убедиться, что там не произошло никаких непредвиденных изменений. Когда этот объект на пути к “Березке” на Кутузовском проспекте только обнаружили, предполагалось, что пакет будет выбрасываться из машины. Эскиз объекта сделали летом.

Но теперь, в середине января, на обочине и возле фонаря лежали высокие сугробы. Пакет нужно было выбросить достаточно далеко, чтобы он перелетел через сугроб и приземлился в углубление у основания столба. В противном случае пакет скатился бы обратно на мостовую прямо на виду у группы наблюдения.

Нил указал на вторую и гораздо более серьезную проблему, которая могла возникнуть при доставке пакета. Могла ли миниатюрная камера выдержать приземление на утрамбованный снег? В пакете не было места, чтобы обернуть камеру защитной пузырчатой пленкой. Не желая принимать решение в одиночку, не посовещавшись с техниками, оперативники отправили срочную телеграмму в штаб-квартиру. Там провели испытания, во время которых камеру бросали с обозначенной высоты на твердую поверхность, предварительно упаковав точно так же, как она была упакована в пакете, и пришли к выводу, что она может разбиться.

Учитывая это, в московском отделении решили, что доставку этого пакета Тригону предстоит сделать мне. В штаб-квартире с этим решением согласились. Я могла пешком подойти к условленному месту и аккуратно положить пакет к основанию столба. Я провела в Москве больше двух месяцев и была уверена, что за мной не установлена слежка, а потому стала готовиться к операции, дата которой стремительно приближалась.

Чтобы показать, что он готов получить пакет, Тригон должен был в определенный день поставить машину на “Парковку”, где она должна была находиться с 19:00 до 21:00. По дороге домой накануне запланированной доставки пакета мы с сожалением увидели, что машины на месте нет. “Парковку” проверили также на следующее утро, а затем перепроверили днем, но сомневаться не приходилось: Тригон не подал сигнал о готовности получить пакет.

Понимая, как сложно бывает завести машину в холодные зимние месяцы, офицеры ЦРУ сделали вывод, что Тригон решил не пользоваться автомобилем до весны, а потому не мог подать сигнал на “Парковке”. Мы обсудили возможность найти его гараж, потому что он сообщил его местоположение, пока был в Боготе, но в итоге сошлись во мнении, что лучше не форсировать события. Нам не хотелось привлекать к нему излишнее внимание. Мы также знали, что на ближайшие месяцы назначены альтернативные даты доставки этого пакета.

Затем прошла февральская дата, а после нее и мартовская. Оперативники время от времени заглядывали в “Березку”, чтобы проверить объект из машины. Незадолго до апрельской даты на место отправили жену оперативника, которая сообщила, что сугробы по-прежнему высоки, а снег обледенел и слежался. Проблемы “Стены” никуда не исчезли.

Волшебным образом вечером накануне апрельской даты машина Тригона появилась на “Парковке”. Поскольку условия у “Стены” не изменились, мы решили, что доставкой займусь я. За мной по-прежнему не следили, а уверенность коллег во мне уже возросла.

Днем перед доставкой пакета мы провели последнее совещание. Я сказала, что надену, и описала свой примерный маршрут — сначала на машине, а затем пешком. Мы выбрали место, где мне следует оставить машину и зайти в метро. Машину нужно было поставить там, где на некоторое время парковались и другие иностранцы, чтобы она не возбудила подозрения патрулей. Мы оценили, во сколько я выйду из дома, сколько буду ехать на машине и сколько на метро, а также сколько времени мне понадобится, чтобы дойти до объекта после выхода из метро.

Оперативники обсудили, что случится, если Тригон не заберет пакет. Мы не могли решить, стоит ли мне возвращаться на место, чтобы проверить, состоялась ли доставка. Нам вовсе не хотелось, чтобы я столкнулась с Тригоном, но мы не могли допустить, чтобы пакет просто валялся на земле, ведь внутри него лежала миниатюрная камера и инструкции для последующих операций. Мы решили, что после 23:30 я вернусь на место и проверю, забрал ли он пакет.

Наконец, нам нужно было условиться о сигнале, который я подам, вернувшись после операции домой, чтобы в ЦРУ узнали, что я в безопасности. Я должна была найти возможность предупредить коллег, что попала в аварию или — хуже того — оказалась под арестом. В отсутствие сигнала Нил должен был связаться с МИДом и сообщить о моем исчезновении. Если бы там ему сказали, что я попала в аварию, то офис незамедлительно запустил бы процесс моей медицинской эвакуации из страны. Если бы Нилу сообщили, что я под арестом, он должен был бы выяснить, где меня удерживают. Иными словами, ЦРУ не могло позволить, чтобы я осталась одна, не имея никакого плана. Я знала, что в итоге меня все равно спасут, и эта мысль меня успокаивала.

Когда совещание подошло к концу, я положила мятую пачку сигарет в свою огромную холщовую сумку и поехала домой, чтобы переодеться и отправиться на свою первую оперативную вылазку. В первые несколько месяцев я выработала целый ряд хорошо заметных со стороны привычек. Иногда после работы я заезжала домой переодеться и затем направлялась в центр. Милиционеры у моего дома привыкли видеть, как я захожу домой, провожу там полчаса и выхожу обратно. Иногда я приходила домой позже и уже никуда не выходила. Иногда я выходила позже и возвращалась через пару часов. В отсутствие явной слежки за моими привычками наблюдал один милиционер. У меня было несколько вариантов поведения, которые он считал нормальными. Если бы его спросили обо мне, он показал бы свои записи о моих невинных однообразных действиях.