В конце 2011 года Картера наконец отпустили обратно в Атланту, в медицинское управление Министерства по делам ветеранов, и все его коллеги там вскоре забыли, если кто и знал, о его долгой работе в Белом доме при двух администрациях. Дара обращаться в человека-невидимку он никогда не утрачивал и считал, что по временам это совсем неплохо — вести себя так, чтобы вышестоящие напрочь забывали о самом факте твоего существования. Благодаря этому у него снова появилось достаточно времени для раздумий о следующей пандемии. «Я перестал говорить себе: „В следующий раз нам всё так просто с рук не сойдет“, — вспоминал он. — Эта фраза в целом предполагает, будто ты что-то заранее знаешь о том, насколько лютой выдастся следующая пандемия. А это и есть воистину порочное предположение. Впереди туман, и этот туман неведения застилает бо́льшую часть того, что впереди. Нужно быть практически ясновидящим».

Он всё нащупывал верную аналогию, которая позволила бы ему в следующий раз подвести народ к качественно новому пониманию явления. Управлять пандемией — всё равно что ездить за рулем коварной машины, которая начинает разгоняться или тормозить лишь через пятнадцать секунд после нажатия педали газа или тормоза. «Или представьте, что вы смотрите на звезду в небе, — сказал он. — Тут то же самое. Свет, который вы видите, она излучала много лет тому назад. Вот и рассматривая болезнь, вы наблюдаете картину недельной давности». В CDC работает масса ярких людей, но они помещены в центр огромной вселенной. «Мирный гражданский институт в условиях военного времени» — так охарактеризовал его Картер. Люди там прекрасно умеют разбираться, что именно произошло, — но пока они разберутся, война окончится. У них нет ни способности к ясновидению, ни желания ее обрести, а ведь именно она нужнее всего в самом начале пандемии. Однако же именно под крышей CDC теперь обитала созданная им и Ричардом стратегия. «Так что CDC — уполномоченный орган, и все будут в очередной раз дожидаться, когда в нем примут решение, — сказал Картер. — И кто осмелится пойти против CDC — кто-то из местных чиновников здравоохранения, что ли?»

* * *

Черити дин, сколько себя помнила, всегда составляла списки — на досках, в тетрадях, на форзацах книг, клочках бумаги и даже, давая себе ежегодные зароки на собственный день рождения, на обратной стороне фото своей бабушки, всегда висевшего у нее дома над рабочим столом. Множество списков хранилось и у нее в голове. Один из них представлял собой перечень около двадцати преодоленных ею препятствий на пути к осуществлению ее жизненного предназначения.

Начинался этот список с Джанкшен-Сити, штат Орегон. В этой крошечной сельской общине она, собственно, и появилась на свет в нищей даже по местным меркам семье. «Росла, стыдясь и стесняясь собственной бедности», — рассказывала она. Даже в душ после уроков физкультуры не ходила, чтобы не демонстрировать одноклассницам дырявое нижнее белье. Одевалась она в тряпье, позаимствованное из ящика, куда бросали вещи для отправки нуждающимся в Африку, что стоял при местной церкви. Кормились они исключительно по продовольственным талонам. Саму нужду она переносила легче, чем неспособность ее скрывать.

Церковь как раз и шла вторым номером в ее мысленном списке. Церковь в жизни ее семьи главенствовала, и она сызмала приучилась бояться ее старейшин. «Сам факт, что она не имела конфессиональной принадлежности, придавал им небывалое чувство собственной значимости, — рассказывала Черити. — Пустившись в вольное плавание, они, в отличие от баптистов и католиков, всем давали понять, что спасутся и попадут на небо они и только они. К общности с другими церквями они вовсе не стремились. Совершенно сектантская и построенная на страхе была церковь». Совсем еще маленькой она почуяла, что ее дрессируют, как собачку, чтобы вырастить из нее женщину, не помышляющую ни о чем, кроме деторождения. Также она рано узнала от них, что дорога на небо — одна-единственная, а в преисподнюю ведет великое множество кривых путей. В частности, светская музыка была под строжайшим запретом. Другим запретным плодом были естественные науки. В шестом классе, когда настало время проходить на уроках естествознания теорию эволюции, Черити вручили предписание пережидать уроки этой богомерзкой дисциплины в приемной при кабинете директора и раньше их окончания носа оттуда не высовывать. Впрочем, время там она проводила не в одиночестве, а в компании с одноклассниками и одноклассницами из семей прихожан той же церкви, получившими идентичное предписание.

Но нельзя сказать, что церковь ничему хорошему ее не научила. Когда ей было семь лет, из Африки вернулись миссионеры и рассказали массу интересного о моровых эпидемиях, живыми свидетелями которых они там явились. Этот опыт и послужил пусковым моментом ее одержимости: с тех пор она хотела узнать решительно всё об инфекционных болезнях и их возбудителях. При этом врачом она решила стать раньше, чем ей успели растолковать причины, по которым такой путь ей заказан. «Никто из наших знакомых колледжей не кончал, — вспоминала она. — В Джанкшен-Сити это просто не принято». Школьная наставница по профориентации объяснила ей, что детки из Джанкшен-Сити врачами не становятся — и пусть она выбросит эту дурь из головы. Однако вместо того, чтобы отказаться от своей амбиции, Черити скрыла ее и стала тайно лелеять. «Я поняла, что лучше эту карту не светить, поскольку мне так или иначе никого не переубедить», — сказала она. В выпускном классе ей бросили спасательный круг в виде стипендии на обучение в колледже от фонда, учрежденного богатым местным лесопромышленником, решившим помогать детям необразованных родителей. Фонд семьи Фордов[31] — так он назывался — предложил оплатить ее обучение в одном из колледжей Университета штата Орегон. «Старейшины сказали, что я пойду против воли Господа, если поступлю в четырехлетний колледж», — вспоминала Черити.

И она отправилась в Университет штата Орегон. Первое, что она узнала, начав посещать курсы, которые нужно было окончить для поступления в медицинскую школу, — это то, что в сельской школе их учили фантастически плохо. Анатомию и физиологию человека им в Джанкшен-Сити не преподавали вовсе. Самостоятельному изучению чего бы то ни было их тоже не обучали. Академический советник порекомендовал ей вовсе отказаться от идеи изучения естественных наук в пользу гуманитарных. Но к тому времени она уже успела по уши влюбиться в микробиологию. Более всего ее поразило, что всякая живая тварь, вплоть до самых крошечных микроорганизмов, со временем эволюционирует. Иными словами, оказалось, что эволюция — реальность, даже не подлежащая обсуждению. Она тогда попыталась было объяснить родителям, что теория эволюции вовсе не сводится к тому, чтобы доказать, что люди ведут свой род от животных, а занимается изучением всего процесса становления жизни с самого момента зарождения… но они ее даже слушать не стали. И чем больше науки она постигала, тем дальше ее уносило от берегов родной семьи и общины — и тем неотвязнее становилась ее гнетущая потребность сделать что-то для возвращения благорасположения близких. «Отправившись в колледж, я подверглась остракизму, — сказала она. — Вернуться в лоно семьи можно было только через замужество».