— Чем могу помочь, сэр?

— Простите за беспокойство, но я разыскиваю даму по фамилии Эрхарт. — На этот раз новое имя далось ему легче: поначалу он испытывал боль, думая о ней иначе, чем о Мэри Дуглас. — Насколько я знаю, она живет в вашем приходе.

— А, вы, наверное, имеете в виду нашу превосходную медсестру. — Человечек оживился, проявляя готовность помочь. — Она живет над благотворительным центром, который вы только что проехали. Она очень занятая молодая дама, и если ее нет дома, значит, она будет в медпункте с пяти до шести.

— Очень вам признателен, — сказал Мори, удовлетворившись таким ответом. — Вы, очевидно, говорите о дочери моей подруги. Полагаю, ее мать проживает вместе с ней?

— Ее мать? — Священник умолк, внимательно разглядывая незнакомца. — Вы раньше не бывали в наших краях?

— Я был в отъезде много лет.

— Тогда вы не представляете, насколько тяжело она болела.

— Болела?

Священник утвердительно кивнул.

— К сожалению, я должен подготовить вас к печальной новости. Я похоронил мать Кэти на нашем церковном кладбище всего девять месяцев тому назад.

Слова, произнесенные с профессиональным сочувствием, подтвердил церковный колокол, который, словно на похоронах, ударил именно в эту секунду, отбивая время, и надтреснуто зазвенел. Ошибки быть не могло… Конец его поискам, конец всему. Не только разочарование, а настоящее потрясение, должно быть, отразилось на лице Мори, болезненный шок, заставивший кровь отхлынуть от сердца, а его самого привалиться к дверному косяку.

— Зайдите, почтеннейший… присядьте на минуту. Прямо здесь, в вестибюле. — Взяв Мори за руку, священник подвел его к стулу в передней. — Я вижу, новость на вас сильно подействовала.

— Я очень надеялся на встречу с ней, — вздохнул Мори. — Это мой самый дорогой друг.

— И поистине достойная женщина, почтеннейший, среди избранных моей паствы. Не предавайтесь горю, вы встретитесь с ней в будущем.

Обещание будущего не произвело должного эффекта на сраженного вестью незнакомца. Ее больше нет, она ушла, унеся с собой в могилу воспоминания о его неверности. До самого конца он оставался для нее незаживающей раной. И теперь он не сможет искупить вину, не сможет избавиться от ненавистного комплекса — постоянной угрозы его душевному покою, а должен и впредь нести бремя вины. Сломленный горем, разочарованием и нахлынувшей жалостью к самому себе, он услышал, как пастор тараторил, восхваляя покойную.

— И ее дочь, — продолжал он, — живет по тем же высоким принципам, весьма преданная своему делу девушка. Ну а теперь, если вы чуть успокоились, моя жена могла бы предложить вам чашку чаю.

Мори выпрямился и, хотя полностью своими чувствами пока не владел, отклонил предложение — на это здравомыслия у него хватило.

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

— В таком случае я уверен, вы хотели бы навестить могилу. Я вас провожу.

Они прошли на кладбище позади церкви. Ему была показана могила с простым кельтским крестом, и священник после короткой паузы, выбирая между сочувствием и любопытством, сказал:

— Полагаю, вы исповедуете нашу веру. Если так, надеюсь, мы увидим вас на воскресной службе. Слово — великий целитель. Вы остановились где-то поблизости?

— В «Прибрежной», — пробормотал Мори.

— Превосходная гостиница! Мисс Кармайкл, хозяйка, — наш хороший друг. — Убедившись таким образом в благонадежности незнакомца, священник представился с почти жалкой готовностью услужить: — Меня зовут Фодерингей — Мэтью Нокс Фодерингей, бакалавр искусств, к вашим услугам, сэр, если они понадобятся. — Поклонившись, он тактично удалился.

Оставшись в одиночестве, Мори продолжал смотреть на зеленый дерн, длинный прямоугольник которого на отожженном, но все еще слегка приподнятом торфе представлял собой печальные, полные смысла очертания. Там лежало то сладостное тело, которое он ласкал в юности. Именно сладостной и юной он теперь ее представлял — как в тот день на пустоши, когда жаворонок пел над вереском и ручеек журчал, перекатываясь по камушкам русла. Он увидел ее ясно, свежую и сияющую, с ладной фигуркой, рыже-каштановыми волосами и темными глазами, и молодость, живая молодость билась в каждой ее жилке. Не в силах больше выдержать этого, он облокотился о гранитный памятник и прикрыл защипавшие веки.

Сколько он так простоял, неподвижно и согнувшись, Мори так и не узнал. Его вывел из задумчивости легкий звук шагов по гравийной тропе. Он обернулся, поднял голову и чуть не рухнул. Там, восстав из могилы, перед ним возникла Мэри Дуглас, Мэри, в точности такая, какой он ее знал, какой представлял в мечтах всего секунду назад, и это устрашающее, призрачное видение усугублял прижатый к груди девушки букетик белых цветов. Он попытался крикнуть — и не смог произнести ни звука. Голова его пошла кругом, но он все-таки понял, что перед ним дочь Мэри, земная копия своей матери.

— Я, наверное, вас напугала. — Девушка подошла к нему, встревожившись. — С вами все в порядке?

— Да, — ответил он, смешавшись. — Мне так стыдно… Я очень глупо повел себя. — Пытаясь найти оправдание, он добавил: — Я был… совершенно не готов… Видите ли…

Она смотрела на него понимающе.

— По дороге сюда мне повстречался наш священник. Так вы были другом моей дорогой мамы?

Он склонил голову, выражая почтительную печаль.

— И всей вашей семьи. Они проявили ко мне большую доброту, когда я был бедным… и бездомным студентом.

Лицо ее выражало сердечность и сочувствие. Стало очевидным, что его горе у могилы не могло не вызвать у нее сильного предрасположения.

— Значит, вы знали Джеймса, моего дедушку?

— Чудесный человек… Я сразу это понял, хотя в то время не отличался особой внимательностью, как всякий юнец.

— А дядюшку Уилли знали? — сочувственно спросила она, еще больше потеплев.

— Мы с Уилли были лучшие друзья, — ответил он с легким вздохом. Внезапное вдохновение подсказало ему необходимость подтвердить подобное заявление. — Мы часто ночевали в одной комнате и, бывало, разговаривали за полночь. Он был прекрасный мальчик.

— Да, — сказала она, — в это я верю.

Оба замолчали, и он все никак не мог заставить себя взглянуть на девушку. Сознание его еще не прояснилось, полностью не приспособилось к этому невероятному повороту событий. Он по-прежнему сожалел о матери и о всем том, что последовало за ее потерей, тем не менее начал полагать, что дочь, возможно, подарит ему тот шанс, который он искал. Что, если это все-таки не конец путешествия? С внезапно нахлынувшим волнением он истово ухватился за надежду, но, сделав над собой усилие, изобразил спокойствие.

— Я должен представиться. Меня зовут Мори — Дэвид Мори.

Она не изменилась в лице. А когда девушка пожала протянутую руку, он едва сдержал вздох облегчения. Она не знала ни о нем, ни о его малопоучительной истории. Да и разве могло быть иначе? Мэри ни за что ей не рассказала бы, тайна по-прежнему хранилась в ее бедном разбитом сердце, теперь остановившемся навсегда, там, внизу, в шести футах под его дорогими туфлями ручной работы.