Базо улыбался, не сводя глаз с Ральфа, но вызов в его взгляде потихоньку сменяло насмешливое презрение. Неимоверным усилием воли Ральф заставил себя протянуть руку. Заметив движение, паучиха приподнялась – мягкое раздутое брюшко непристойно запульсировало.

Никто, кроме Базо, никогда не прикасался к пауку – невозможно предсказать, как животное отреагирует на прикосновение незнакомого человека. Тем не менее Ральф подносил руку все ближе и ближе: шесть дюймов до волосатого тельца, два дюйма… Паучиха вдруг прыгнула и, взлетев по высокой параболе, приземлилась на плечо Ральфа.

Кружок зрителей в панике рассыпался: с воплями ужаса, спотыкаясь друг о друга, все рванулись прочь, к низкой двери. Базо и Ральф не двинулись с места. Ральф сидел, все так же вытянув руку, а на его плече устроился громадный паук. Медленно, очень медленно, Ральф повернул голову и глянул на Инкосикази. Переставляя длинные волосатые лапки с внушающей ужас грацией, она поползла боком – к впадинке между ключицами. Ральф больше не видел паучиху, но чувствовал, как острые коготки царапают кожу.

В горле застрял панический вопль. Юноша изо всех сил старался не вскрикнуть. Инкосикази вскарабкалась на его подбородок и повисла там вниз головой, будто гигантская летучая мышь. Тем не менее Ральф сидел совершенно неподвижно. Подняв взгляд, он уставился прямо в глаза сидевшего напротив Базо – тот больше не насмехался. За его спиной зрители, завороженные и испуганные одновременно, придвинулись поближе. Через минуту Ральф поднял руку. Движение было таким спокойным и сдержанным, что паучиха лишь для виду встревожилась, а потом охотно сползла на подставленную ладонь. Ральф осторожно положил Инкосикази обратно в корзинку.

Ему хотелось бежать со всех ног, остаться одному в темноте и изрыгнуть из себя пережитый страх, однако юноша сдержался: молча смотрел на Базо, пока матабеле не опустил взгляд.

– Она будет сражаться, – негромко сказал Базо. – Как ты и пожелал, Хеншо, завтра она снова вступит в бой.

Он закрыл корзинку.

Инкосикази не появлялась на арене почти три месяца – зрители, всегда легко менявшие фаворитов, про нее уже забыли. За это время появились новые чемпионы, снискавшие себе фанатичных поклонников. В ожидании первого раунда зеваки собирались плотными толпами вокруг владельцев пауков, пытаясь заглянуть в корзинки, чтобы оценить шансы на победу сидящих внутри созданий.

Состязания проводились каждый вечер, при свете фонарей, на площадке позади питейного заведения Бриллиантовой Лил. Тем не менее воскресный послеобеденный матч оставался главным событием недели. Любой старатель в городке Кимберли мог присоединиться к толпе на западном углу рыночной площади и выбрать себе фаворита.

Арена представляла собой квадратный деревянный ящик – шесть на шесть футов и глубиной три, – закрытый сверху стеклом. Это был самый большой кусок стекла во всем Грикваленде и первоначально предназначался для витрины женского магазинчика одежды на Мейн-стрит. Чудесным образом пережив долгое путешествие из Кейптауна, стекло превратилось в самую ценную вещь в Кимберли: без него нельзя проводить бои пауков, и воскресные дни станут невыносимо скучными.

Стекло и арена принадлежали бывшему скупщику алмазов, который обнаружил, что на пауках можно заработать гораздо больше, чем на блестящих камешках. Как владелец единственного стекла, он был монополистом, что позволяло драть безбожную цену со зрителей и оставлять себе львиную долю выигрыша.

Вокруг арены выстроился квадрат повозок, откуда зеваки наблюдали за схватками. Окрестные забегаловки обслуживали посетителей на свежем воздухе: официанты сбились с ног, разнося переполненные пенящимися кружками пива подносы – за неделю работы на шахтах старатели изнемогли от жажды.

С тех пор как Кимберли стал частью империи, его женское население многократно увеличилось. Воскресные состязания давали дамам возможность похвастаться шляпкой или продемонстрировать изящную лодыжку. При виде выпускаемых на арену пауков дамочки восторженно визжали от ужаса, накаляя общую атмосферу возбуждения.

В одном из переулков, ведущих на площадь, Ральф и матабеле сбились в кучку для серьезного разговора.

– Я не знаю, что означает это имя, – запротестовал Базо, обращаясь к Ральфу.

– Так звали одну очень опасную женщину. Она так здорово танцевала, что по ее просьбе король отрубил одному человеку голову и подарил ее танцовщице.

Рассказ произвел впечатление: именно такие истории нравились матабеле.

– Как, ты говоришь, ее звали? – задумчиво спросил Базо.

– Саломея…

– Но почему Инкосикази не может драться под своим собственным именем? – Базо глянул на зажатую под мышкой корзинку. – Зачем менять имя? Это плохой знак!

Ральф закатил глаза: сколько можно объяснять!

– Потому что тогда зрители будут знать, что это та самая Инкосикази, которая убила пятерых противников. А если мы назовем Инкосикази Саломеей, то ее не узнают: поди-ка отличи одного паука от другого. Все подумают, что она ни разу еще не выиграла, и мы получим больше денег.

– Весьма разумно, – вставил Камуза, но Базо пропустил его слова мимо ушей.

– Кто придумал это имя? – не унимался Базо.

– Джорди. Он нашел его в большой книге.

Этот аргумент стал решающим: Базо с огромным уважением относился к прелестному мальчику и его книжным познаниям.

– Саломея, – кивнул матабеле. – Договорились – но только на сегодня.

– Хорошо. – Ральф оживленно потер ладони. – Где деньги?

Все посмотрели на Камузу, казначея группы. За годы непрестанного труда отряд молодых матабеле накопил немало золота и серебра: помимо жалованья были золотые монеты за находки, а также выигрыши от предыдущих боев Инкосикази.

Камуза хранил сокровище под полом хижины. Накануне вечером он неохотно извлек оттуда мягкий белый мешочек, сделанный из выдубленной мошонки самца газели, и теперь скрепя сердце отсчитал монеты и положил их на протянутую ладонь Ральфа. Ни один белый букмекер не принял бы ставки от чернокожего, поэтому Ральф выступал в качестве подставного лица.

– Запиши в книгу, – велел Камуза.

Вырвав страничку из записной книжки, Ральф нацарапал расписку на шестнадцать соверенов и вручил ее матабеле. Камуза внимательно рассмотрел бумажку. Читать он, конечно, не умел, да и Ральфу доверял безоговорочно, однако ритуалы европейской коммерции его завораживали: белые всегда обменивались бумажками, когда передавали друг другу монеты.

– Хорошо. – Камуза спрятал расписку в кожаный мешочек.

– У меня есть четыре соверена. – Ральф показал свои сбережения. – Я заплачу за вход, а остальное поставлю на Саломею.

– Да пребудут с нами боги, Хеншо, – сказал Базо, передавая драгоценную корзинку.

Ральф натянул кепку как можно ниже, чтобы скрыть лицо. Маловероятно, что в толпе окажется отец, но своего первенца он наверняка узнает даже под натянутой до самого носа кепкой – Ральф действовал, повинуясь инстинктивному страху отцовского гнева.