Въезжаем в парк. Дорога на Пудож уходит влево, а наша прямо — в Лекшмозеро. Северная оконечность Кенозерского парка (Кенозера); десять лет назад Елена Шатковская, дочь офицера КГБ, коренная поморка, основала этот парк и заправляет в нем — так, как считает нужным. Лена чем-то напоминает Екатерину Великую (отнюдь не бюстом). У нее крупные мечтательные губы. Два года назад, когда мы познакомились, она относилась к работникам парка как к личным рабам. Поводя рукой окрест, говорила:

— Видишь, мы пьем, а им нельзя.

Мы стояли у костра и в самом деле пили водку под жареную щуку и маринованные белые, а мужики нас обслуживали. Потом отвезли обратно.

Кенозерский национальный парк (вне всяких сомнений!) — один из красивейших в европейской части России. Добираться до него надо поездом, на машине, а дальше — только на лодках. Или пешком… Самая лучшая рыбалка там — в ноябре (на ряпушку), а местные мужики — к вашим услугам в любую погоду.

Кенозеро слывет «краем свободы и глуши», это рай для собирателей фольклора, охотников за иконами. Здесь языческие культы сплелись с беспоповским старообрядчеством, дав в результате диковинный гибрид: получеловека-полуконя. Жизнь этих людей практически не менялась на протяжении веков… Во многих селах нет электричества, что уж говорить о телевидении. Здесь наконец можно жить без свидетелей, можно укрыться. По-настоящему.

Лекшмозеро еще спит… Не доезжая до села, поворачиваем налево, на Масельгу, водораздел между Белым морем и Балтикой. «Масельга» по-карельски — «Земная гора». Едем по крутом хребту с лесистыми склонами, внизу по правую руку мерцает озеро Виленское — колышется среди дерев, соединенное сетью ручьев, речек и озер с рекой Онегой и Белым морем, а слева слепит глаза озеро Морщихинское, связанное водной паутиной с Онего и Балтикой. Словом — оказались мы на границе двух миров. Здесь можно спать в «ауди» сколько душе угодно.

24 декабря

Десятый мой Сочельник на Соловках… Приличный срок.

На Островах один я устраиваю рождественский ужин сегодня — по католическому календарю. Остальные соловчане на Рождество плюют или же празднуют его 7 января. Из-за этого каждый год приходится елку из леса воровать, потому что так называемый «талон на вырубку» соловецкий лесхоз продает перед самым Новым годом.

Со временем здесь вообще фигня. А уж в прошлом году — так вообще. Православные праздновали Рождество в Иерусалиме первыми (обычно они запаздывают на две недели). И лишь потом Иоанн Павел II… Даже Борис Ельцин в Иерусалим прилетел. Прямо хоть пой «Спи, Борисе, спи…».

За елкой я отправился на ближайший мыс, который из окна видно. Как всегда, жаль было вырубать зеленую малышку из-под подушки снега. На сей раз малышка обернулась стройной и красивой елочкой.

Под елочку кто-то сунул мне роман Ежи Пильха, с ангелом в названии[40]. Похоже, этот ангел и ввел дарителя в заблуждение…

Первым на рождественском столе появился кот Грасс — белый пушистый перс. Облатка после — без молитвы.

Ведь вся наша жизнь — молитва, верно?

Дальше двенадцать блюд: грузинский «Арарат» под лимон, оливки, персики, тыква и селедка, тушеный сиг, хала домашней выпечки, кислый борщ (свекла с собственного огорода), а вместо компота из сухофруктов — морс из клюквы и торт от Малгоси с Кир. Ну и, ясное дело, кутия.

Этот ужин имеет для меня значение чисто родственное — повод поболтать по телефону с близкими: с Родителями, с Мезон-Лаффит[41], звонил Ежи Помяновский, Гжегож из Варшавы и Кшись из Торонто, Рысь из Вроцлава и Здзих из Южной Африки, а также Магда, Аня, Наталия… Все же прочее — условность. По-русски звучит лучше, потому что в слове «условность» видна действительно словесная природа всего этого.

В полночь заговорил кот Грасс[42].

Каргополь, 31 декабря

Засели в Каргополе, точно на мели. До прихода Нового года осталось несколько часов. Паша из Петрозаводска за нами выехал, но его все нет… Небось застрял на волоке. Ни денег, ни вина. Хорошо хоть, в кармане есть пачка сигарет — как пел Цой.

На этот раз твои глаза встретили меня уже на аэродроме в Архангельске. Там была холодрыга. Мы немного согрелись глинтвейном и порцией почек и, взяв такси, отправились на Онего по зимнику. Зимней дороге. Несколько сот верст.

На елках снежные шапки. Месяц стынет… На зимнике блики от прожекторов, как — потом — на площадке дискотеки в «Онежанке». Снова глинтвейн… Ох, верно, перебрали мы этого вина, потому что сглупили — сели в машину к парням, пожелавшим заработать сотню баксов, не ведая дороги в Петрозаводск. Они блуждали по Прионежью до утра, не однажды оказываясь в сугробе на обочине. Раз пришлось «камазом» вытаскивать! Наконец совершенно случайно попали в Кочево (я узнал забегаловку, в которой мы пили с Лешей, когда проезжали здесь по дороге в Вершинин). До Каргополя восемьдесят верст! Наши водители были поражены.

В Каргополе парни сбежали, оставив нас с носом: без денег, без вина. Без слова.

Зимний Каргополь еще более призрачен, чем летний: укутан бело-голубой дымкой то ли пара изо рта, то ли инея. Церкви со снегом сливаются воедино, на реке — тут и там — рыбаки. Словно точки на пустом листе бумаги (или экрана…). Люди кутаются в улыбки, настроение уже новогоднее, а на рынке свежие лещи. Мы берем огромного, словно противень — на рыбник, не особо рассчитывая, что удастся съесть его сегодня… И тут подкатывает Паша. Три часа проканителился на волоке, запертый перевернувшимся поперек дороги «камазом». Двигаемся дальше.

Петрозаводск, 2 января 2002

Сюжеты смешались, будто нитки в основе твоего полотна. Вернемся же на Масельгу, где я оставил нас (на страницах другого блокнота) в серой уютной «ауди» и…

…горьком запахе трав и болот, нагретых солнцем. Дорога на Чижгору обжигает босые ноги (серая «ауди» ждет на лесной стоянке), придорожный чертополох цепляется, словно случайно встреченный знакомый. Чижгора — самое высокое место на Масельге — венчает Земную гору. На вершине стоит деревянная церковь Александра Свирского, с колокольни которой открывается потрясающий вид. Ключ от храма можно взять у Ивана Глухого внизу (дом на берегу озера). Иван живет с женой Аней и без света круглый год. В прошлом году они праздновали золотую свадьбу. И никуда отсюда не собираются. На всякий случай, если придется умирать в архангельской больнице, у детей, приготовил десять литров спирта, чтобы хотя бы его сердце привезли в этом спирту на Масельгу и здесь похоронили. На Плакальнице под Чижгорой.