под основание будущего собора вбивали более десяти тысяч шестиметровых сосновых свай. Представить невозможно, что ста двадцати пяти тысячам рабочих потребовалось пять лет, чтобы заложить один только фундамент…

До института я добрался только в двенадцатом часу.

В главном его корпусе, бывшем дворце Разумовского, в конце XVIII века размещался Воспитательный дом, а потом сиротский институт. Пеликан, кормящий птенцов, на воротах главного корпуса считался символом воспитательного дома, теперь стал символом института….

Деканат факультета нашел без труда и декана застал на месте. И слава богу, что не воспользовался письмами Зыцеря. В протекции я видел что-то унизительное. Вроде того, что без этих писем я сам ничего не стою. Дома казалось лестным, что уважаемый мной учитель видит во мне молодого человека, который достоин поддержки, и подтверждает это рекомендательными письмами. Но здесь, на месте, когда дело потребовало конкретного решения, все воспринималось по-другому.

Глава 2

Еще один с головной болью. Почему я не хотел стать врачом. Меня принимают переводом в институт.

Секретарша, миловидная женщина средних лет, благосклонно улыбнулась, когда я вкратце изложил ей суть своего дела, зашла к декану, и тот скоро принял меня.

Михаил Александрович, в меру полный, начинающий лысеть человек лет сорока с небольшим, с округлым лицом и пухлыми руками, производил приятное впечатление умного и интеллигентного человека и, несмотря на мрачный вид, как-то сразу располагал к себе. Волнение, которое долго не оставляло меня, само собой улетучилось.

Взгляд декана был кротким и, мне показалось, немного замученным. Потом я отметил, что лицо его изредка передергивает гримаса, словно он недоволен чем-то, что-то его мучает или мешает. Особое внимание привлекло свечение вокруг головы этого человека. Голубоватый свет разрушали красные, как бы пляшущие сгустки. «Господи, — подумал я, — что же у них у всех головы болят?»…

Я знал симптомы болезненных явлений, неприятных ощущений, знал классификацию головных болей. Моего отца в первое время после контузии преследовала страшная кластерная головная боль, которая настолько сильна, что заставляет человека падать на колени и биться головой о стену. Вот почему я хорошо знал этот предмет.

В подростковом возрасте я мало что понимал из научных, непонятных и не очень интересных книг, которые читал отец, но повзрослев, стал интересоваться анатомией, поэтому знал расположение и функции основных органов. Анатомию изучал по «Краткому учебнику анатомии человека» 1935 года, а потом по «Анатомии человека» М. Превеса и других авторов. С возрастом меня стала также интересовать техника и методика гипноза — читал толстую книгу «Психотерапия, внушение, гипноз» А. Слободянина.

Казалось, все говорило за то, что моя прямая дорога лежит в медицинский институт, и «сам Бог велел», чтобы я выбрал профессию врача, может быть, невропатолога или психиатра, но, как говорится, dis aliter visum. Я пресытился своим бесконечным присутствием возле меня болезни и больных. Короче, мне не хотелось связывать себя по рукам и ногам постоянной медицинской практикой. Природа одарила меня и другими способностями.

— А почему вы решили перевестись в наш институт? — спросил декан, посмотрев мои документы и особенно остановившись на выписке успеваемости за курс, где по всем предметам стояли оценки «отлично», после чего он более внимательно оглядел меня.

— Считаю, что здесь, в столице у меня больше шансов получить полноценное образование, — сказал я.

— Достойный ответ, — оценил декан. Он сморщился от очередного приступа боли, которая, вероятно, отдалась в висках, стал тереть их большим и средним пальцами правой руки, отчего ладонью закрылись глаза и нос.

— Не скрою, мужского пола студентов у нас дефицит, — продолжал декан после небольшой паузы, с трудом справляясь с болью. — В педагоги почему-то идут все больше девушки. И аттестация у вас более чем достойная… Но сейчас я вот так сразу оформить ваш перевод не могу. Давайте приходите, — он полистал перекидной календарь, который лежал справа от него, — ну, скажем, второго сентября, когда численность всех групп полностью определится. Я думаю, вопрос решим.

Говорил он медленно, словно цедя слова сквозь зубы. И видно было, что головная боль сейчас занимает его больше, чем я со своим вопросом.

— Михаил Александрович, — обратился я к декану. — Послушайте. У вас сильно болит голова. Стабильная боль в области затылка, и боль отдает в виски…

Михаил Александрович смотрел на меня с недоумением. Глаза его постепенно приобретали строгое выражение. Казалось, он сейчас попросит меня выйти вон. Но я не дал ему опомниться.

— Я сниму вашу боль, — мой голос приобрел металлические нотки, и я уже не был собой, не был властен над собой. Меня вела уже сила, которая могла подчинить другого человека. — Смотрите на меня. Вы слышите только меня и подчиняетесь только моему голосу.

В такие мгновения я физически ощущал импульс своей воли.

Декан обмяк, глаза его как-то потухли. Я не считал до десяти, как обычно делают многие гипнотизеры, вводя в состояние гипнотического сна свой подконтрольный объект. Я мог бы вообще не подавать голосом какие-то команды. Все обстояло проще: я знал, чего хочу, мой мозг подчинялся мне, только мне какому-то другому, и подчинял чужую волю. Все отступило на задний план. Я перестал видеть окружающие предметы, я видел только лицо декана. Он был в полной моей власти, и я приказал:

— Позвоните секретарше и скажете, чтобы она никого к вам не впускала.

Михаил Александрович послушно выполнил приказ, сняв телефонную трубку, и деревянным голосом попросил пока к нему не входить. Я подошел и сделал несколько пасов над его головой, больше уделяя внимание области затылка, где особенно пульсировали красные сгустки. Свечение постепенно выровнялось и стало прозрачно-голубоватым. Красные сгустки растворились.

Когда я помог в свое время освободиться от головной боли Лике Токаревой, мне это стоило достаточных усилий. Тогда я еще не обрел вновь ту силу, которой я обладал до болезни. Сейчас все вернулось, и я мог бы просто, в течение двух минут снять головную боль Михаила Александровича без всякого гипноза, но тогда мне пришлось бы потратить время на долгие объяснения, чтобы преодолеть его недоверие, и он разрешил бы мне эксперимент над собой.

— У вас больше не болит голова. Вы чувствуете прилив сил и у вас хорошее настроение, — пожелал я, провел рукой перед глазами декана и пошел на свое место.

Михаил Александрович несколько секунд сидел молча, как-то по-детски хлопал ресницами, потом сказал:

— А что происходит?

— Голова болит? — спросил я.

— Совершенно не болит, — удивленно отметил Михаил Александрович и зачем-то даже постучал пальцами по голове.

— Это вы? Гипноз? — в голосе его угадывалось недоверие.

Я вкратце рассказал о своем умении снять