Во-вторых, надо было заставить Люську надеть цацки, которые он должен был для нее приобрести. А Люська (и он понимал это с каждым днем все более и более отчетливо) никогда не делает того, о чем он ее просит. И даже наоборот. Стоит ему ее о чем-нибудь попросить, как вдруг оказывается, что это по каким-либо причинам совершенно невозможно. «На той неделе хочу привезти на дачу мать», — говорил он, и тут же оказывалось, что она уже договорилась с Туровскими, а Туровских — целая куча, и они сразу займут полдома, и будет шумно, и вообще проблем с ними не оберешься, а переиграть это уже совершенно невозможно. Или: «Завтра, когда будешь в Москве, передай Потехину эти негативы: он зайдет в пять часов», — просил он и, как всегда, получал свое. «В пять у меня встреча в “Метрополе”,— отвечала она и добавляла: — Надо было спросить, прежде чем договариваться». «Какая еще встреча?» — ворчал он, но Люська только махала рукой.

В начале лета он купил ей серьги, на пробу. На пробу и для отвода глаз, чтобы она в самый ответственный момент не задала какой-нибудь дурацкий вопрос, вроде «Чего это ты вдруг?», и чтобы он, соответственно, не выдал себя дрожанием рук или внезапным покраснением лица — Люська была человеком проницательным. Конечно, догадаться она бы не могла, но нервы бы ему потрепала: «Что это ты краснеешь, как девушка?», или «У тебя руки трясутся, как у алкаша», или еще какую-нибудь гадость, на это она большой мастер. Или, может, ничего не спросит, а просто откажется их надеть — скажет, что к этому платью они не подходят, или фасон не тот, или цвет — с бабами вообще всегда куча проблем, а с такой, как Люська…

И что же? Серьги она взяла, посмотрела, оттопырив нижнюю губу и даже не надела. И (он все-таки хорошо ее знал) недоверчиво спросила: «Что это с тобой? Праздник, что ли, какой?» — «Почему праздник? Разве я не могу сделать тебе что-нибудь приятное просто так? Надень, дай посмотреть». «Потом», — ответила Люська, швырнула серьги на туалетный столик, а нацепила только вечером и почти сразу же сняла. «Не понравились, наверно», — подумал Салтыков и с сожалением вспомнил о потраченной сотне баксов.

Но это тоже было не все: оставались еще и «в-третьих», и «в-четвертых», и «в-пятых», и не было этому конца. Выходит, все зря?

* * *

Наконец, приехал Юрганов. Приехал на московскую квартиру, что тоже было очень некстати, потому что, увидев его двухэтажные хоромы, мог решить, что у него, Салтыкова, денег куры не клюют, и разинуть варежку: «Плати, мол, мне побольше за охрану твоей дачи». Приехал веселый, да к тому же с какими-то жалкими цветами, не то астрами, не то какими-то похожими: Салтыков в цветах не разбирался. «Это ты мне?» — спросил он как дурак, кивнув на цветы, и Юрганов рассмеялся: «Ты же все-таки не дама». Ничего, как известно, смеется тот, кто смеется последним.

Впрочем, тогда все обошлось более или менее благополучно: с Люськой Юрганов не встретился, потому что Люська оставалась на даче, и согласился вернуться в Москву через неделю — пришлось соврать, что сейчас на даче полно родственников. А о деньгах речь даже и не зашла.

Таким образом, он все-таки выиграл несколько дней на раздумья. А потом Люська опять сбила ему все карты, потому что, когда неделя прошла, заявила, что в Москву ей не хочется, а хочется еще «побыть на воздухе». И пришлось ему просить Юрганова подождать еще. И все это время он нервничал, сомневался, боялся, плохо спал, даже похудел, так раздражала его вся эта канитель…

Наконец, он отвез Люську в Москву, а сам поехал с Юргановым на дачу — показывать, как пользоваться отоплением, включать сигнализацию и так далее, а главное, чтобы, оставшись без Люськи, попытаться сосредоточиться и в последний раз примерить к обстоятельствам свои возможности. И, несмотря на дождь, Салтыков остался на несколько дней в Озерках. И оказался прав, потому что после Люськиного отъезда все стало складываться как по заказу, как будто дело было только за тем, чтобы она смылась и оставила его в покое.

* * *

— Слушай, старик, пятьсот рублей тебя устроят? — спросил Салтыков и даже покраснел, так неприлично ничтожной показалась ему самому эта сумма.

— Устроит, — ответил Юрганов и только скользнул по нему взглядом: видно, уж очень стало противно.

Салтыкову пришлось добавить:

— Продукты кое-какие мы будем тебе привозить: или я, или Люська, и вообще будем приезжать по очереди, так что скучно тебе не будет.

Юрганов тогда ответил, что скучно ему не бывает. Вероятно, имел в виду свое интеллектуальное превосходство. А потом неожиданно спросил, может ли он иногда отлучаться с дачи.

— Что значит — отлучаться? — спросил Салтыков и почувствовал, как у него подпрыгнуло сердце.

— Вот, например, тридцать первого октября мне надо будет на пару часов съездить в Москву.

— Почему такая точность, старик? Почему именно тридцать первого, а не тридцатого?

— Нет, именно тридцать первого. Поздравить человека с днем рождения.

— A-а, — протянул Салтыков, — кого-то из наших?

— Нет, — ответил Юрганов и больше ничего объяснять не захотел.

— Смотри, старик, если ты гарантируешь, что вовремя вернешься и не оставишь дачу на ночь — ради Бога… Если же нет, я приеду и сам посторожу, это не проблема. Когда тебе надо — утром, вечером?

Но Юрганов, который, сам того не ведая, уже подошел к краю ловушки и даже заглянул в нее, но ничего не разглядел, потому что был слеп как крот, заверил его, что уедет совсем ненадолго («часа на полтора, на два максимум») и вернется восьмичасовой электричкой, то есть в девять пятнадцать будет уже на даче.

У Салтыкова от волнения даже вспотели ладони. Вот она, удача, после стольких безнадежных попыток выстроить какую-то приемлемую комбинацию. И какая удача. Теперь Салтыков точно знает, что через три недели, тридцать первого октября, с шести до девяти вечера Юрганова на даче не будет. И эта удача сама свалилась ему в руки, и не пришлось ему выдумывать какие-то сомнительные предлоги, чтобы удалить его: он сам напросился.

Времени у него полно: он все успеет, он просто обязан успеть, потому что второго такого шанса судьба ему не преподнесет. Правда, было еще не совсем ясно, как сделать так, чтобы Юрганов уехал с дачи за неделю до тридцать первого, а, вернувшись, нашел в дверях «Люсь-кино» письмо с просьбой забрать цацки, но это уже мелочи, это он продумает ближе к делу.

Кроме того, проведя с Юргановым несколько дней в Озерках, Салтыков даром времени не терял. Вчера, например, пока Юрганов еще спал, он ввинтил на веранде давно перегоревшую лампочку, а на следующий день вечером, когда стемнело и обнаружилось, что она не горит, попросил Юрганова ввинтить новую. И Юрганов ввинтил. А выкрученную лампочку с его отпечатками Салтыков хорошенько спрятал.

На следующий день Салтыков получил от судьбы еще один подарок, когда увидел, что Юрганов, сидя на ступеньках, колотит грецкие орехи двухкилограммовой гирей, которая давно болталась у них на даче, и которой они с Люськой в жаркие дни закладывали входную дверь, чтобы не закрывалась от сквозняка.