сотрудников без опыта, готовых работать на него и за половину моей зарплаты — схема отработанная. Конечно, это было дело чести, но откуда бы ей быть, если у меня за душой ни копейки и живу я на птичьих правах в чужой квартире. В той ситуации правильно было прикусить язык, действовать исходя не из собственных желаний, а из понятия “надо”. И в итоге у меня оставалось лишь два выхода. Первый и привычный: снова ползти, как побитая собака, к Энже, — даже не пришлось бы просить помощи, — она бы первая протянула мне руку. Так было и я боялась, что будет, потому как я — единица несамостоятельная, меня всегда кто-то, так или иначе, сопровождал. Когда умерла Арина, эти “обязанности” взяла на себя Энже. И вот я как камень — вечно на чье-то душе. Один раз попыталась сама стать кому-то крепким плечом и спровоцировала на самоубийство. Говорят, что можно все изменить, но за моей спиной было так много горя, которое я принесла другим, что не хотелось и пытаться. Я — источник проблем не только для самой себя.

Я выбрала второй вариант.

Дома меня встретила только Куроми, она сверкала глазами и ждала, что я ее покормлю. Пока она ела баснословно дорогой влажный корм, я сидела рядом и гладила короткую шерсть на ее спинке. Наверное, только перед ней я ощущала меньшую вину: мы были не так давно знакомы, поэтому она моей пропажи и не заметит. Когда я легла писать свой последний скулеж, то Куроми уселась мне прямо на спину, будто собираясь читать из-за моего плеча.

“Энже,

ты — мой самый близкий человек и за это я хочу попросить у тебя прощения. Одним своим существованием я причинила тебе множество неудобств, но ты, несмотря ни на это, была рядом. Может показаться, что в благодарность я снова причиняю тебе боль, и на деле, боюсь, что это так. Я уверена, ты понимаешь, что я вовсе не хочу этого и, наверняка, догадываешься, почему я приняла такое решение.

Энже, ты — свет, ты исключительная, яркая, потрясающая. Я ценю все, что ты для меня сделала, каждую секунду, проведенную с тобой. Мои мысли о тебе наполнены любовью, привязанностью и нежностью, и сейчас я плачу только потому, что не хочу уходить от тебя. Мне ненавистна вся моя жизнь от начала до конца, не считая времени, когда я могла быть с тобой. Я — черная дыра, поглощающая все хорошее, что ты пытаешься мне дать. Но объективно у меня нет будущего, как и ничего, чем я могла бы тебя отблагодарить, и лучшее, что я могу сделать, — не оттягивать этот момент и наконец избавить нас от этих страданий. Я не могу выбраться из тьмы, я провалилась в нее по шею, когда потеряла Арину, и затягиваю тебя с собой. Это неправильно. Я хочу для тебя лучшего, я хочу, чтобы ты жила достойно и счастливо, а не возилась с великовозрастной инфантильной дурой. Менее радикально было бы просто уйти, но я знаю, что не смогу отказаться от тебя, я буду к тебе тянуться, даже понимая, что наврежу тебе этим. Я не смогу без тебя жить, потому что ты единственная моя радость здесь. Поэтому я принимаю такое решение»

Передо мной лежал тетрадный лист, исписанный кривым почерком, который к концу становился почти неразборчивым. Я отложила его в сторону и кошка, потоптавшись вокруг, легла на него. В небольшую записку уместилась малая часть того, что я действительно хотела сказать Энже. Если бы я могла, то написала бы по письму с благодарностями за каждый день. С самой первой встречи, когда я увидела ее, — смущенную и, казалось, потерянную, — на дне рождения общей подруги, она слушала меня.

В тот день, 1 октября 2021 года, я не планировала никуда идти. Лишь месяц прошел после начала приема препаратов, назначенных мне врачом, и я еще мучилась от побочных эффектов: почти ничего не ела, кружилась голова, тошнило, не проходила изжога, а ко всему этому плохо срабатывали простые рефлексы, как глотание и мочеиспускание. А в довесок не прибавлялось рвения жить, а насупила апатия, которая и послужила причиной тому, что Арине удалось убедить меня пойти. Впрочем, пока все танцевали под хиты двухтысячных, — имениннице исполнялось 27 лет, — я сидела на веранде с видом на реку и отбивалась от комаров. Внутрь небольшого «шашлычного» домика, арендованного для торжества, я вошла в поисках безалкогольных напитков, и у столика заметила растерянную девушку в черном — это была Энже. Она тоже искала что-то.

— Привет, — удивительно даже для себя, я завела разговор первой, — налить?

Она без энтузиазма согласилась, а я намешала ей «отвертку». Наверное, ей не стоило соглашаться, ведь весь оставшийся вечер я, ведомая апатичной идеей хоть с кем-то поговорить, преследовала ее. Как мне казалось, она пыталась избежать моего внимания, но потом выяснилось три вещи: она была очень пьяна; трижды потерялась на территории зоны отдыха; застряла в туалете. Следующим утром Энже уехала обратно в Москву на поезде в пять утра, и на этом наше общение должно было закончиться. Так было бы лучше для нее.

Затем произошло еще кое-что необъяснимое, ведь ни до, ни после я ничего подобного не делала. Я обратила внимание, что Энже постоянно мерзла, а потому ходила в моей шали. Я иногда вязала вещи для себя и Арины, поэтому, недолго думая, заказала черную пряжу и сделала объемный шарф. И, если бы едва знакомый человек попросил бы у меня адрес, то тут же отправился бы в черный список, но мы обе продолжали совершать ошибки. Правда, когда Энже скинула мне улицу и дом, я обнаружила, что там находился отель, в котором она работала.

— Да я реально тогда жила на работе, — призналась мне Энже спустя несколько месяцев.

Мы вместе встретили Новый год. Она забирала нас с вокзала и помогала дотащить тяжелые сумки до отеля, в который поселила за бесценок. Мы регулярно встречались, и она стала первой, с кем я проводила так много времени без Арины. Мне вспоминались концерт симфонического оркестра на крыше, куда мы ходили вместе, прогулка по самому большому «Детскому миру», часы обсуждения книг — только она добровольно читала со мной произведения выживших из ума японских классиков. Мы обменивались мнениями, которые иногда оказывались противоположными. Она могла проглотить книгу за день, а я читала вдумчиво и крайне медленно, поэтому, когда я осваивала новые главы, она меня