– Как ты? – спросил Рибикофф.

– Нормально, – ответила Джессика.

– Похоже, от всех этих мер предосторожности ты нервничаешь еще больше, но они необходимы.

– Я понимаю.

Они приехали на первый этаж. Двери лифта открылись, и детектив Хэстингс вышел из кабины. У входной двери застыли двое офицеров в форме, вооруженные дробовиками. Стоя в лифте, Джессика наблюдала, как Хэстингс осуществляет проверку помещения. Он даже открыл дверь комнаты, где уборщицы оставляли свои принадлежности.

Вернувшись к лифту, детектив сказал:

– Теперь проходите к вертящимся дверям. Подождите там, пока я не дам вам знак выходить.

Детектив Рибикофф взял Джессику под руку и повел к дверям. Шаг за шагом, подумала Джессика. Рано или поздно вся эта защита окончательно вымотает ей нервы. Вдруг ей стало одиноко, будто другой жизни, не связанной с профессией, у нее просто нет. Джессика любила свое дело, но ей не хватало обычной семейной жизни, которой она была лишена в детстве, поскольку росла в семье алкоголика.

Сквозь крутящиеся двери она видела, как детектив Хэстингс осмотрел все вокруг, убедившись, что опасности нет. Полицейская машина стояла возле бордюра. Задняя дверь была открыта; рядом с ней дежурил вооруженный полицейский.

Хэстингс подошел поближе и дал им с Рибикоффом знак выходить. Они быстро направились к машине, успев за несколько секунд изрядно намокнуть. Давненько не было такого дождя.

Вот они оказались на заднем сиденье, и полицейская машина тут же тронулась с места.

– Нам нужно подъехать вплотную к задней двери здания, – сказал детектив Рибикофф водителю.

– Хорошо, сэр.

Старый детектив взял Джессику за руку:

– Удачи тебе в дебатах.

Джессика слегка улыбнулась:

– Нелегко спорить со священником.

– Я ходил в католическую школу, – вмешался водитель. – Насчет священников можете не волноваться. – Он улыбнулся в зеркало заднего вида. – А монашки – вот это – да! С ними не поспоришь.

Джессика рассмеялась. И ей стало легче, как будто часть груза свалилась с души.

По дороге на телевидение отец Уильям Джозек проехал мимо аптеки, которая напомнила ему о былых грехах.

Даже в белом воротничке и плаще-дождевике отец Джозек походил на члена престижного гольф-клуба. Он всегда был хорош собой, в чем-то походил на щеголя и производил впечатление представителя высшего сословия. Отчасти по этой причине родные и близкие ожидали, что он продолжит семейное дело и станет Джозеком Четвертым, королем сталелитейной промышленности.

Однако второе лето в колледже в корне перевернуло представления Уильяма о мире и собственном месте в нем. Два месяца он помогал дяде-хирургу в больнице для бедных и тогда же познакомился со старым ирландским священником по фамилии Фиц-Симонс. Несмотря на свои пороки – отец Фиц-Симонс любил попыхать трубкой и выпить хорошего виски, – он был самым добрым, терпеливым и отзывчивым человеком, которого когда-нибудь знал Джозек.

Люди, занятые в бизнесе, – ими по большей части ограничивался круг общения юноши, – имели дело с деньгами, властью. Священники же, по крайней мере это касалось отца Фиц-Симонса, занимались вещами поважнее – человеческой душой. Отец Фиц-Симонс проводил в больнице по восемнадцать часов в сутки, даря надежду отчаявшимся и спокойствие мятущимся.

Однажды Уильям Джозек стал свидетелем того, что отец Фиц-Симонс принял роды, когда вокруг не было ни одного врача. Он видел, как старик священник вбежал в горящую комнату – безответно влюбленный решил устроить небольшой пожар – и вытащил на себе чернокожую женщину. И еще один вечер Джозек хранил в памяти. Тогда святой отец удивил решительно всех, подравшись с местным сутенером, которому не только подбил глаз, но и нос сломал. Божий промысел иногда вершился таинственно, но самым загадочным образом он вершился руками отца Фиц-Симонса, это уж точно.

К концу лета Джозек понял, чему он хочет посвятить жизнь. Когда Уильям сказал об этом отцу, тот рассмеялся ему в лицо, а поняв, что сын не шутит, пришел в ярость: зачем здоровому, богатому образованному человеку, который занимает столь высокое положение в обществе, гробить свою жизнь на это? Конечно, Джозеки считали себя добрыми католиками, но рядиться в рясу и все такое… Пусть этим занимается кто-нибудь еще, только не наследник семьи Джозек.

Однако доселе покладистый Уильям проявил твердость и, несмотря на запреты, пошел в семинарию и проучился там полгода, не общаясь с родителями. Наконец он решил объясниться с родителями. Рассказал им о своем выборе, о том, как ему нравится в семинарии, и уверял, что они должны гордиться тем, что Бог выбрал их сына в помощники для свершения Своей воли на земле.

Дочитав письмо сына, Джозек-старший кивнул в сторону телевизора, на экране которого противники войны во Вьетнаме сжигали флаги и лифчики, и сказал жене: «Знаешь, это, конечно, звучит дико, дорогая, но мне иногда кажется, что лучше бы наш сын стал хиппи и курил травку». Она понимающе улыбнулась: «Да, я тоже иногда так думаю».

По окончании учебы Уильям был рукоположен в сан, и его благословили служить в самом бедном приходе. Многие старые священники видели в нем будущего епископа, а то и кардинала, но понимали, что Джозек обрек себя на безвестность, потому что все епископы и кардиналы в прошлом имели влиятельных покровителей, а среди бедных прихожан найти таковых было крайне проблематично.

Уже восемь лет служил Джозек в церкви Святой Екатерины, когда встретил женщину, изменившую многое в нем самом. Он вытаскивал подростков из тюрьмы, спасал готовые распасться браки, кормил десятки семей, дважды был жестоко избит местными бандами, которые считали, что священник вмешивается в их дела. Унаследовав состояние родителей, Джозек отдал все его на содержание местной больницы для бедных.

Но он, конечно, был не безгрешен. Часто он молил Бога о терпении и снисходительности, которыми обладал отец Фиц-Симонс, но ему было до того далеко. Иногда отец Джозек выходил из себя, становился нетерпелив и даже терял надежду, однако, несмотря на это, оставался лучшим другом своих чернокожих прихожан.

Молодая красавица мулатка Ракель пришла к нему после того, как гражданский муж сильно избил ее. Женщине были нужны совет и поддержка, с этого все и началось. Они виделись три раза в неделю на протяжении месяца, к концу которого отец Джозек понял, что по уши влюблен. Ракель занимала все его мысли, и он видел, что чувство это взаимно. Ему было тридцать восемь, ей двадцать два. Однажды, когда она расплакалась, он приобнял ее – и не смог больше сдерживать себя.

Он поцеловал ее… В тот вечер Уильям Джозек познал все радости плотской любви, от которых добровольно отказался, надев сутану. Но ему не хотелось становиться одним из тех священников, которые нарушают обеты.