— Но, возможно, когда-нибудь…

— Боюсь, этого не случится. Я три года пытался ее полюбить, но любовь моя к ней сродни любви брата. В ней нет нежности, нет той любви, которою должно одаривать женщину, супругу.

— Вы в этом уверены? — серьезно спросил Михаил Васильевич.

— Увы, это так. Если бы вы знали, как горько мне понимать это. Но я не могу обманывать чувства вашей дочери.

— Ну что ж, — задумался Ланевский. — Вы поступили честно и благородно, придя ко мне.

— Знали бы вы, Михаил Васильевич, как я хотел бы видеть в вас своего тестя, ведь вы с самого детства были мне очень близки.

— Я знаю, мой дорогой, — грустно сказал Михаил Васильевич, — ведь и я с самого вашего детства мечтал увидеть вас своим зятем. Но коль уж так случилось… Что ж, значит, так тому и быть.

— Я бесконечно виноват перед вами и перед Марией Михайловной.

— Вам не за что просить прощения. Вы никогда не подавали Машеньке надежд, никогда не стремились завоевать ее сердце. Это я и Анна Юрьевна говорили ей, что она станет вашей женой, и поощряли ее нежные чувства к вам. В том наша вина, что она полюбила вас. Вы все равно останетесь мне близким другом и желанным гостем в нашем доме.

— И все же, я думаю, мне не стоит более у вас бывать. По крайней мере, некоторое время.

— Это причинило бы Маше боль, — согласился Ланевский. — Я поговорю с нею, все ей объясню.

— Позвольте мне самому с ней объясниться. Я знаю, это будет для нее тяжело, но все же так она скорее сможет смириться с этим. Скорее перестанет тешить себя надеждами, что, может быть, я ее люблю.

— Здесь вы правы, — кивнул Михаил Васильевич. — Я сейчас пошлю за ней.

— Позвольте нам поговорить наедине.

Князь позволил. Он отправил лакея, дежурившего возле дверей, за Марией, и та сколь возможно быстро явилась в кабинет, полная надежд. Весь дом уже успела облететь весть о том, что князь Суздальский с порога направился в кабинет Михаила Васильевича, где, судя по запертой двери, имел с ним серьезный личный разговор.

Разумеется, пылкое сердце молодой княжны не сомневалось, что Петр Андреевич, получив повышение, намерен жениться на ней и теперь пришел просить у ее отца родительского благословения.

Богатое воображение Марии уже рисовало ее свадебное платье, сцену их венчания и картины счастливой семейной жизни.

Окрыленная этим надеждами, она с трепетом вошла в отцовский кабинет, сделала Суздальскому реверанс и опустилась в освобожденное Михаилом Васильевичем кресло.

— Я вас оставлю, — сказал Ланевский и скрылся за дверью.

— Я слышала, вы станете надворным, — произнесла Мария, с восхищением глядя на своего, как ей казалось, будущего мужа.

— Да, Marie, — кивнул Петр Андреевич.

— Каковы же теперь ваши планы? — поинтересовалась княжна. — Уедете за границу или останетесь в Петербурге?

Она нежно смотрела на Петра Андреевича. Этого взгляда он не мог вынести, потому что он выражал любовь и, казалось, так и светился от счастья находиться столь близко к любимому человеку. Петру Андреевичу хотелось сказать, что планы его, увы, никак не сопряжены с ней, но он почувствовал, что это будет жестоко.

— Мои планы… — задумчиво протянул Петр Андреевич. Ему необходимо было объясниться с Марией немедленно, но он никак не мог приступить.

Княжна ласково смотрела на него и с нетерпением ждала его ответа.

«Как я могу сказать ей это, глядя в эти нежные, влюбленные глаза? — думал Петр Андреевич. — Как я могу одним словом разрушить ее жизнь, лишить ее любви? Быть может, мне не стоит этого делать? Оставить все как есть? Нет, невозможно».

Он несколько раз пытался приступить, но слова застревали у него в горле. Он молчал.

Как тяжело в одночасье разрушить жизнь человека, который любит тебя! Как можно так жестоко поступать с ним?

Князь собрал в себе всю волю, все свое мужество, все силы. «Теперь я скажу ей об этом», — подумал он и сказал:

— Я должен уйти.

— Куда? — с непониманием спросила Мария.

— Уйти из вашей жизни, — ответил Петр Андреевич, с трудом произнося застревающие в горле приговоры. — Навсегда.

— Но почему? — в растерянности спросила княжна, по-прежнему нежно глядя ему в глаза.

Взгляд ее зеленых ласковых глаз обезоруживал князя. Он проклинал себя за бессердечность, однако он уже принял решение.

— Я не люблю вас. Так быть не должно.

Она молчала. Он продолжил:

— Я не могу быть с вами, это подло. Я не могу обманывать вас и играть с вашими чувствами. Со временем они будут только усиливаться, но я не буду вас любить.

— А что, если я уже люблю вас? — спросила его княжна.

Этих слов Петр Андреевич боялся больше всего. Он знал о чувствах Марии, но все же надеялся, что они еще недостаточно сильны.

Князь встал со стула и подошел к окну.

— Я не могу быть подле вас, — сказал он, глядя в окно. — Я не отвечу на ваши чувства, и осознание этого принесет вам страдания.

— Я не жду от вас самоотверженной и безумной любви, — произнесла кротко Мария, — мне не нужно всепоглощающей страсти — так бывает только в романах, не в жизни. Мне довольно того, чтоб быть подле вас, видеть вас, хоть иногда. Я не жду от вас страсти и не собираюсь целиком растворяться в вас.

— Но рано или поздно вы это сделаете, — грустно сказал Петр Андреевич. — И пока этого не случилось, мне лучше оставить вас.

— Не уходите из моей жизни, — тихо произнесла княжна.

— Мне лучше сделать это теперь, нежели продолжать тешить вас несбыточными мечтами о нашем семейном счастье. Этому не суждено произойти.

Он замолчал. Она не отвечала. Петр Андреевич вновь посмотрел в окно и сказал:

— Мне всегда было обидно за графа Александра Христофоровича. Он женат, имеет детей. У него любовниц полдворца, но он никогда никого не любил.

— А вы любили? — с горькой надеждой спросила княжна.

— Когда-то. Десять лет назад.

— И что произошло?

— Я был мальчишкой. Она вышла за другого. Я долго пытался прийти в себя и только через несколько лет оправился окончательно. Я больше не в силах полюбить. Я бесконечно виноват перед вами. Прошу вас, простите меня.

— Мне не нужно прощать вас. Я не держу на вас зла, — искренне ответила Мария. — Я просто хочу быть рядом с вами.

Петр Андреевич подошел к ней и тепло ее обнял. Она заплакала.

— Вы красивая, блестящая девушка, мне с вами интересно и приятно беседовать. — Князь осекся. Он хотел сказать «но я вас не люблю», однако это слишком уж отдавало слезливым французским романом.