Он не делал Марии предложения, не давал никаких обещаний, об их помолвке не было объявлено, он посещал дом Ланевских редко и, с точки зрения света, ничем княжне не был обязан. И тем не менее она любила его, и он об этом знал. Петр Андреевич знал, что, если он не женится на Марии, она не сможет более жить спокойно, она, возможно, не сможет полюбить и вся остальная жизнь ее будет нестерпимые мучения, хандра.

Но быть с ней рядом, быть ей мужем, с ней спать в одной постели и при этом ее не любить — все это ложь, предательство, обман.

Петр Андреевич знал, что его отец не любил мать и никогда этого не скрывал. Выйдя в изрядный возраст, он женился и родил наследника, продолжателя княжеского древнего рода. Он строго, по-своему, любил сына, но никогда не дарил супруге нежностей и ласк. Осознание, что она не любима человеком, которому отдала все свои чувства, ввергло княгиню Суздальскую в неодолимую хандру. Вскоре после рождения ребенка она заболела и умерла.

«И все же, — думал Петр Андреевич, — отец намного счастливее меня, ведь он когда-то любил и, кажется, продолжает любить до сих пор». Петр Андреевич ничего не знал о ней, кроме того, что когда-то, тому полвека назад, она была княжной Д. и ее портрет старый князь до сих пор хранил в крышке своих часов.

Где она теперь, эта таинственная княжна Д.? Возможно, ее уж нет на свете, а если она и жива, то стара и безвозвратно утратила былую красоту.

И все же отец любил ее.

А он, Петр Андреевич, не в силах полюбить.

О, как несчастна молодость, лишенная любви! Быть умудренным жизнью, спокойным и бесстрастным — удел людей зрелых, успевших вдоволь навлюбляться, утратить любовь и снова обрести ее. Но жить без любви в двадцать пять лет — величайшая комиссия для молодого здорового мужчины. В этом возрасте впору страдать по неразделенным и отвергнутым чувствам, но никак не по их отсутствию.

Ах, если бы Петр Андреевич не был любим! Тогда он мог бы вдоволь упиваться собственной черствостью и бесчувствием, без риска повредить нежному сердцу княжны Ланевской.

Быть может, ему удастся полюбить ее?

Вздор!

Он три года пытался зародить в себе к ней чувство, но ничего из этого не вышло. Если он теперь на ней женится, она своей нежной к нему привязанностью вызовет в нем лишь холодность и отторжение.

Стало быть, нужно немедленно покончить с этим раз и навсегда, лишить Марию всяческой надежды.

Лишить ее всякой надежды. Это, право, жестоко. Однако если не сделать этого теперь, любовь ее будет расти — расти в несбыточных мечтах об их совместном семейном счастии.

«Господь, за что Ты заставляешь меня быть палачом этому невинному прелестному созданию, этой чудесной девушке, достойной счастья и любви?» — сокрушенно думал Петр Андреевич.

— Нет, мой друг, — сказал наконец Суздальский, — я не женюсь на Марии. — Балашов хотел было что-нибудь возразить, но князь не позволил. — Не спорь. Мария достойна счастья и любви — той роскоши, что я ей дать не в силах. Я должен объясниться с ней теперь же.

Роман хотел что-то сказать, однако не знал, что именно. Петру Андреевичу тоже неловко было молчать, но всякое слово теперь было бы лишним. Друзья просидели в тишине с четверть часа, оба думая об одном и том же, но каждый о своем. Потом Балашов откланялся и отправился в свой большой дом, где бродил по просторным комнатам в полном одиночестве.

Кто уже ничего не желает,

Тот умирать начинает.

Английская пословица

Был поздний сентябрь. Петр Андреевич вышел на набережную Мойки и медленно побрел к дому Ланевских. Он шел ссутулившись и хмуро размышлял: «Что же я делаю? Я иду в дом друга отца с тем, чтобы сообщить ему, что отказываюсь от родства с ним, с тем чтобы пренебречь чувствами его дочери».

Не то было ему неприятно, что Михаил Васильевич расстроится и оскорбится, но то, что Мария, это чистейшее создание, будет убита горем, погублена и раздавлена.

«Ах, если бы отец был сейчас здесь, — думал Петр Андреевич. — Я мог бы поговорить с ним, спросить совета. Но отец отправился в деревни, и я даже не знаю, где он теперь находится. Мне придется самому решать, как следует поступить, самому нести ответственность за свой выбор. Что ж, двадцать пять лет — это возраст, когда уже давно пора выбирать собственную судьбу. Как писал Кант, „имейте мужество жить своим умом“. Но как раз мужества мне и не хватает.

Но довольно.

Я слишком долго откладывал это дело, слишком долго пытался отстраниться от этого, позволив судьбе самой привести эту историю к концу. Но я князь, я это помню. А князья не покоряются судьбе, но подчиняют ее своей могучей воле».

Князь подошел к дому Ланевских и ударил бронзовым молотком в дубовые двери. Их отворил хорошо знакомый князю дворецкий Порфирий. Он с улыбкой приветствовал Петра Андреевича, помог ему снять шинель и без доклада проводил в кабинет к Михаилу Васильевичу.

Ланевский, отложив деловые бумаги, сердечно приветствовал гостя. Он немедленно распорядился принести дорогого вина из личных запасов и пригласил Петра Андреевича располагаться в кресле.

— Я слышал, вам светит повышение, — сказал Михаил Васильевич. — Надворным советником в двадцать пять лет — весьма недурно.

— Благодарю вас, Михаил Васильевич, — учтиво ответил Суздальский, обдумывая, как бы приступить к делу.

— А как ваши, прошу простить за нескромность, личные дела? — лукаво улыбнулся Ланевский.

— Об них я и пришел говорить с вами, — вздохнул Петр Андреевич, обрадованный тем, что Ланевский сам начал разговор. — Тому назад лет девять вы с моим дорогим батюшкой условились породнить наши семьи через мой брак со старшей вашей дочерью.

— Это так, — довольно кивнул Ланевский, — Андрей Петрович очень почитаемый человек, и вы сами с детства принимались в этом доме как член нашей семьи.

— За то я сердечно вас благодарю.

— Разумеется, — продолжал Ланевский, — зная строгость Андрея Петровича в иных вопросах, я буду счастлив дать за Марией самое достойное приданое. Больше того, если у вас вдруг возникнут затруднения…

— Благодарю, Михаил Васильевич, — перебил Суздальский, — однако не это я хотел бы обсудить.

— А что же? — поинтересовался Ланевский.

Он положительно не был готов к тому, что намеревался сказать Петр Андреевич, и это больно отдавалось в груди молодого князя. Суздальский собрался с силами, сделал глубокий вдох и произнес:

— Дело в том, что я, боюсь, не могу составить счастье Марии Михайловны.

— Бросьте, Петр Андреевич, — возразил Ланевский, — Маша до безумия любит вас. Когда вы не приезжаете — а делаете вы это крайне редко, — она без умолку говорит о вас.

— Если б вы знали, как это больно для меня, — сокрушенно сказал Петр Андреевич. — Мария любит меня, но я не испытываю к ней взаимности. И если я сделаюсь ее мужем, я принесу ей только страдания, только боль.