Я с нетерпением жду твоего посольства, хотя и заранее знаю, что буду разочарован. Не шли ко мне мудрецов своих и таланты. Я устал от лести, уловок и глупостей. Ты говорила мне, что посланцы Сабы отнюдь не глупы. Я устал и от предложений, что выстроены логично и прямо, как камни в фундаменте моего дворца. Я устал даже от музыки и золота, устал от пиршеств. Голодным я встаю из-за собственного стола.

Но это тебе известно, поскольку ты тоже устала. Мои слова лишь зеркало. И это тебе известно. Конечно, известно. А потому еще раз я привожу тебе доводы, зная, что говорю сам с собой.

Ответь мне: ты веришь, что боги знают тебя так же хорошо, как знаю я, чьего лица ты ни разу не видела?

Ты мучишь меня ожиданием. Ты искусно пленила меня, но не знаешь моего сердца. А потому ты ввязалась в опасную игру. Бесстрашие и безрассудство в ней одинаково глупы. Глупа ли ты, моя царица?

Если ты мудра, ты будешь осторожна. Если ты умна, ты будешь проста.

Но если ты милосердна, то с каждым своим посланцем ты будешь писать мне письмо, достаточно длинное, чтобы изголодавшийся царь не мог проглотить его сразу полностью.

Соломон

Я прочитала письмо, вначале в ярости, а затем, во второй раз, с триумфом. Что ж, пусть он полагает, будто знает меня, пусть называет себя непостижимым, этот царь, что, по слухам, способен читать в сердцах мужчин.

Я не мужчина. И вскоре нам предстоит обменяться действительно длинными посланиями.

Через две недели после того, как я получила письмо Соломона, солнце закрыла вуаль.

Я прогуливалась с Вахабилом по саду, где нас не могли подслушать: мы говорили, понизив голос, и ветер скрывал слова в шепоте пальмовых крон, пока я рассказывала последние подробности о тех вещах, о которых он должен был позаботиться в мое отсутствие. Через пять дней мне предстояло начать свой путь на север, в Израиль.

Беседа так нас поглотила, что я совсем не заметила странного матового оттенка неба.

— Царевна, — сказал Яфуш, — тебе лучше взглянуть вверх.

Его голос застал меня врасплох: моя нубийская тень редко разговаривала в присутствии других людей.

Я взглянула вначале на него, затем на быстро бледнеющее солнце и надежней прикрыла лицо вуалью. Один или два раза в год прохладный воздух вскипал в пустыне, на несколько дней затягивая равнину и подножия холмов зеленоватой пеленой.

Вахабил, остановившись рядом со мной, прищурил глаза и склонил голову набок, словно прислушиваясь к странному звуку, который не мог определить.

Только тогда я тоже его услышала: далекое гудение, вибрирующее, едва слышное.

И с неба начал сыпаться крылатый град.

Саранча.

В тот день я часами простаивала у своего затворенного окна, а дворцовые земли скрывались под пеленой острых трепещущих крыльев.

К утру нежные ростки зимнего урожая исчезли с полей, словно их и не было. Там, где прошел рой, остались лишь короткая щетина черенков, скелеты кустарника и веток. Некоторые деревья саранча совершенно не тронула, но поля опустели, пастбища лишились своих трав и кустов, а голодные верблюды собирали языками бескрылых кузнечиков, не поспевавших за своими крылатыми сородичами.

— Что это значит? — спросила я Азма, глядя на искалеченный сад.

— Они приходят после хороших дождей. Некий враг угрожает твоим основным интересам, царица. Но благосостояние твое может быть умножено. То, что было съедено, вернется пышнее прежнего, — сказал он.

Мне сложно было в это поверить.

Все горожане превратились в сборщиков насекомых. Запах саранчи, жарящейся в сезамовом масле с кориандром, заполнил дворцовые кузни.

Яфуш говорил, что они невероятно вкусны — благодаря, без сомнения, пышному урожаю, который они уничтожили, — по я не могла заставить себя их есть. Даже из мести.

Я послала гонцов оценить масштабы опустошения, отдала приказ кормить верблюдов зерном из моих хранилищ и сушеной рыбой. Мы не могли позволить им голодать накануне выхода!

Несколько дней спустя во дворец прибыл Тамрин, и взгляд его был неспокоен, как песчаные дюны. Он с трудом заставлял себя смотреть мне в глаза. Я видела однажды такой же взгляд у сидящего в клетке хищника.

— Саранча пришла с севера, — сказал он, выпивая больше пальмового вина, чем позволял себе при мне прежде. — Пересекла узкое море, прошла Бакку и двинулась дальше, полностью опустошив оазис. Все оазисы по пути на север стоят пустые. Там недостаточно пропитания и для стада верблюдов, не говоря уж о караване.

Он не сказал того, что мы уже оба знали: никто в этом году не поедет на север.

За дверью моего тайного совета вновь ожили все предыдущие аргументы против. Даже мой мирный советник Абйада размышлял вслух, что нам не следует идти в Израиль с дарами, а нужно отправиться войной против их царя.

— Разве ты не видишь, — шипел Кхалкхариб, — это знамение, что мы должны идти не посланцами мира, а армией саранчи?

— С каких пор ты стал жрецом, трактующим божьи знамения? — недовольно откликнулась я. — Саранча шла на юг, заполонила наши земли, а вовсе не наоборот. К тому же отсюда до Бакки нечем прокормить и караван, не говоря ужо целой армии. А царь в это время тоже потерял прибыль и поборы. И оттого страдаем мы — страдает и он. Если боги и хотят явить нам знамение, то оно ясней прежнего указывает на морские пути. Будь у нас корабли, мы могли бы обменять фимиам на зерно, которое потеряли, ведь, Алмаках свидетель, фимиам не посеешь в поле!

Хуже того, я не могла отправить сообщения на север. Лишь небольшой отряд всадников мог бы найти достаточно пропитания для верблюдов. Но вскоре разбойники выйдут на охоту за их припасом и животными, взамен тех, что племенам пришлось забить на мясо. Немногочисленные корабли Сабы, способные только держаться недалеко от берега, уже отплыли в порты Хидуша и Пунта. К тому времени, как они вернутся, ветра Красного моря сменятся с северных потоков земли на южные течения лета, а финикийского умения плыть против ветра мы не освоили.

Что же подумает царь о моем молчании после того, как потребовал от меня больше слов? Насколько слабой посчитает Сабу, ставшую добычей столь незначительной напасти, которую можно счесть злой волей богов?

И это после того, как я указала на Сабу как на несравненный народ, живущий в раю!

Что он решит по весне, когда не только мое послание, но и торговец не появится у его дворца? Новый царь финикийцев наверняка использует это время, чтобы возобновить все связи с Израилем, и, насколько я знала, флот Соломона почти достроен и готовится охватить все уголки мира.

А я не способна ни уехать, ни отправить иного посла!

Я, окрыленная своим видением, обещала столь многое — не только себе, но и моим народам.