слюноотделение у пациентов было таким сильным, что медсестрам приходилось вытирать его губками. Иногда кожу жгло, мышцы дергались, а больной дрыгался. Часто бывали припадки, которые врачи воспринимали как признак успешного лечения. Затем следовали инъекции глюкозы внутривенно или через тонкую резиновую трубку, вставленную через нос в желудок, возвращавшие пациента к жизни (если повезет).

Прайс бросался на стены, думая, что вокруг него «энергетическое поле», защищающее от травм и боли.

Дик Прайс утверждал, что за год в Институте он перенес пятьдесят девять таких процедур. От природы уравновешенный Прайс, прирожденный атлет, набрал больше тридцати килограммов, потому что лечение инсулином вызывало неутолимый голод. Он впадал в ступор, блуждая по залам, будто находился в «луже патоки», пока внутри что-то не щелкнуло: «Нужно выбираться отсюда». После того как он научился прятать торазин за щекой, Дик убедил отца вытащить его из частной палаты в открытую палату. Дика выписали в День благодарения 1957 года. (Другой известной пациенткой Института жизни была киноактриса Джин Тирни, которая позже описывала свое пребывание там как «Самое унизительное время в жизни… Я чувствовала себя лабораторной крысой».)

Дик Прайс вернулся в Калифорнию, где познакомился с Майком Мерфи. Его семья владела землей, на которой эти двое построили Эсален – психиатрическую больницу своей мечты, открывшую свои двери в 1962 году. Прайс представлял себе, что Эсален «будет служить людям, которым приходится переживать нелегкий опыт. Там не будут накачивать лекарствами или бить током – это моя главная мотивация». Он верил, что безумие надо воспринимать всерьез, прощупывать его, обнимать и рассматривать как путь к прозрению. Он видел в Эсалене место, где можно «прожить этот опыт», и способствовал данному подходу, предоставляя такие методы лечения, как групповая терапия, работа с телом (массаж, рольфинг, чувственная осознанность) и психоделика. Дик находился под влиянием работ жившего в Эсалене Фрица Перлза, немецкого психотерапевта и создателя гештальт-терапии, которая заставляла людей фокусироваться на настоящем моменте.

Р. Д. Лэйнг приехал в Эсален в 1967 году, рассказывая своим очаровательным шотландским акцентом о работе в Кингсли-холле – учреждении в лондонском Ист-Энде, которое обеспечивало проживание с терапевтической поддержкой как альтернативу госпитализации. Лэйнг говорил, что Кингсли-Холл был утопией без деперсонализации, исходящей от ключей власти и принудительных лекарств, где все круглосуточно были заняты терапией и медитацией. Он не упоминал о женщине, размазывавшей фекалии по стенам, о сеансах ЛСД, об антинаркотических рейдах, о толпах знаменитостей, глазевших на место преступления, но это уже совсем другая история.

В том же году психолог Джулиан Силвермен, исследователь шизофрении из Национального института психического здоровья, приехал в Эсален, чтобы провести семинар по теме «Шаманизм, психоделики и шизофрения». И это был не стереотипный доктор в аккуратном костюме. Сильверман дружил с рок-группой «Grateful Dead» и следовал учению Джона Розена, изобретателя метода «прямого анализа», который использовал психотерапию для лечения шизофрении простой болтовней с пациентом. Позже Розен потерял лицензию, когда пациенты обвинили его в сексуальном и физическом насилии. Так он оказался в длинном и пополняющимся по сей день списке врачей, эксплуатирующих людей, находящихся под их опекой. Сильверман и Прайс нашли общий язык, и из их дружбы родилась Палата № 11 – способ научной проверки теории Лэйнга о терапевтических общинах.

Дик Прайс предложил финансирование из закромов Эсалена, а Национальный институт психического здоровья предоставил гранты. Каким-то образом они убедили Агньюс пустить их в отделение, где можно провести эксперимент. Морис Раппапорт и Войс Хендрикс (да, близкий родственник того Хендрикса) присоединились к работе в «чокнутом городе», как любя называл это место Сильверман.

Они отобрали несколько сотрудников больницы Агньюс, молодых, необычных, открытых всему новому, готовых поехать в Эсален, чтобы изучать гештальт-терапию. Персонал не поощрял разделение, которое создавала клетка, и они оборудовали тихую, спокойную комнату, где каждый мог помолиться или подумать, если выбился из сил. Сотрудники должны были как можно больше взаимодействовать с пациентами. Последним разрешалось свободно передвигаться по всей территории отделения – абсолютное табу для большинства больниц, где пациентов отправляют в дневные палаты, ведь там за ними можно следить из клеток. Критерии отбора пациентов в Палату № 11 были простыми: мужчины от шестнадцати до сорока лет, которым недавно диагностировали шизофрению, без длительной истории психических заболеваний. Нужны были пациенты, которых еще не госпитализировали, – для большинства из них это были их «первые срывы». Половина получала по девять таблеток в день, обычный курс торазина, не меньше трехсот миллиграммов в день, а другая половина принимала плацебо. (Интересно, что Билл Диксон, находившийся в соседней палате, соответствовал вышеуказанному критерию. Возможно, его даже рассматривали для участия в исследовании, но он уверен, что его никогда бы не взяли.)

Начало было, мягко говоря, тяжелым. «Первое, что мы делали, – забирали некоторых пациентов из больниц и постепенно отеменяли им лекарства. На третий день они разбили все окна», – рассказала мне Альма Менн, социальный работник Палаты № 11.

Кажется, новообретенная свобода не всем была по нраву.

«У нас был всего один пожар», – добавила она.

Пожар случился во время визита психотерапевта, который притащил ящик с игрушками, куклами и музыкальными инструментами для постановки. И пока персонал рылся в реквизите вместе с пациентами, появилась пожарная команда.

«Само собой, я натянула юбку на голову и играла русалку. У всех нас были музыкальные инструменты, и мы играли, – рассказывает Альма. – [Пожарные] зашли за угол, где был пациент, который поджег матрас, лежа в постели, и после стоял у питьевого фонтанчика, пытаясь потушить огонь чашкой».

Результат всего этого спектакля был опубликован в статье 1978 года «Существуют ли шизофреники, которым не нужны или противопоказаны препараты?» В ней рассказывалось, что из восьмидесяти обследованных пациентов состояние принимавших плацебо было лучше, чем состояние их товарищей, хотя обе группы пациентов показали лучшие долгосрочные результаты по сравнению с пациентами, проходящими через «обычную» госпитализацию.

Исследование Раппапорта добавило недовольства к повсеместному больничному методу «берите свои лекарства». Группы пациентов, называвшие себя жертвами психиатрии, стали подавать групповые гражданские иски против крупных фармкомпаний, поскольку у многих из них наблюдались постоянные обезображивающие побочные эффекты. Волшебные лекарства вдруг перестали казаться такими уж чудодейственными – в некоторых случаях они были просто опасны.

Раппапорт и другие предоставили альтернативный подход научной основе. Хотя основная психиатрия успешно отвергала эти выводы как лженауку, она упускала из виду, что создание благоприятной среды улучшало лечение каждого пациента. Для помощи достаточно было чего-то простого: посидеть всем вместе и есть, слушать, дурачиться или перевоплощаться, просто быть частью сообщества.

Несмотря на пренебрежение основной психиатрии, по всей Калифорнии появились свободные от медикаментов обители. Самым выдающимся человеком, который должен был принять эту идею, был Лорен Мошер, руководитель Центра исследования шизофрении Национального института психического здоровья, который понимал, как вывести Палату