на работу, большинство пациентов уже спали и просыпались только с окончанием его смены. Он проводил время, раскладывая лекарства в маленькие бумажные стаканчики, чтобы медсестры могли быстро раздать их на следующее утро. Его ночи, хоть и «бесконечно скучные», позволяли ему разглядеть все грани безумия: от алкоголизма до полноценного психоза. Его особенно впечатлил человек, отказывавшийся ходить около окон, считая, что его фотографируют самолеты. Эти бредовые идеи были для него так же реальны, как реальны для вас слова на этой странице. Через три месяца Билл ушел с работы, так как ночные смены слишком тяжело давались ему и его растущей семье.

По будням Билл и Мэрион посещали занятия в Техасском университете в Остине. Мэрион была в кампусе тем роковым утром 1 августа 1966 года, когда Чарльз Уитмен взобрался на башню с охотничьей винтовкой. Она помнит все так подробно, будто это произошло вчера. Хорошенькая Мэрион, должно быть, прекрасно выглядела, идя к кампусной парковке в своей неоново-желтой мини-юбке с запа́хом, уйдя с занятий на несколько минут раньше. Только приехав в студенческое общежитие, она узнала первые безумные слухи о стрелке. Некоторые слышали, что он был на вершине башни, другие, что он перебегал от здания к зданию. В то время не было правил поведения в таких случаях, потому что раньше ничего подобного не случалось. Никто не знал, прятаться или бежать.

В то утро Уитмен, двадцатипятилетний студент инженерного факультета и бывший морской пехотинец, убил мать и жену. Затем наполнил чемодан винтовками, обрезом и пистолетами, заехал в оружейный магазин, чтобы купить боеприпасы, и направился к башне Техасского университета. Он поднялся на лифте и затем по лестнице прошел на смотровую площадку, где расстрелял в упор троих человек. Затем подготовил свой арсенал и навел прицел на беременную женщину. А далее на ее парня, шедшего рядом.

Уитмен оставил предсмертную записку. «Я не вполне понимаю себя в последнее время, – писал он. – Я вроде бы должен быть обычным благоразумным и рассудительным молодым человеком. Однако с недавних пор (я не могу с точностью определить, когда это началось) я часто становлюсь жертвой странных и иррациональных мыслей… После смерти прошу вскрыть мое тело для обнаружения видимых физических нарушений».

Уитмен убил семнадцать человек[52]. В конце концов, до него добрались два офицера полиции Остина и застрелили. Вскрытие выявило глиобластому – злокачественную опухоль размером с пятицентовую монету[53]. Она росла под таламусом напротив миндалин. Опухоль связана с реакцией «бей или беги», очень часто вызывающая страх и гнев[54]. «И хотя нельзя точно сказать, стало ли это причиной действий Уитмена, всем “заметно полегчало”, когда эту опухоль обнаружили», – вспоминал Билл.

«Мы все хотели, чтобы у его действий была причина», – добавила Мэрион. Если было что-то биологическое – другими словами, то, что объяснило бы причину, это многих бы утешило. Однако вместе с этим возник и неизбежный вопрос: а что, если только опухоль отделяет нас от нападения на колледж? Мэрион вспомнила, как проснулась посреди ночи и посмотрела на мужа. «Тогда, прежде чем успокоиться, я сильно его испугалась. В смысле, как хорошо мы кого-либо знаем?»

История Чарльза Уитмена еще раз подчеркивает привлекательность поиска объективных показателей, которые могут разграничить болезнь и здоровье. Вскоре после преступления Уитмена новые технологии обеспечили более легкий и высокотехнологичный доступ к мозгу. Визуализация появилась в начале 1970-х годов, с изобретения компьютерной томографии, впервые позволившей заглянуть внутрь наших живых черепов. Старые методы были жестокими и опасными, например, дренирование спинномозговой жидкости через поясничную пункцию и замену жидкости воздухом – метод, используемый только в самых тяжелых ситуациях. Сегодня исследователи и врачи могут сканировать кого угодно. Последовал шквал исследований мозга, который привел к прогрессу в понимании ощутимых различий между «больным» и «здоровым» мозгом на уровне структуры: увеличенные желудочки (полости в мозге, где вырабатывается спинномозговая жидкость), истончение серого вещества в лобных долях и уменьшение объема гиппокампа, иногда наблюдаемое у людей с серьезными психическими заболеваниями, включая шизофрению. Все это совпало с научной революцией в нейрохимии и способствовало господству биологической модели психических заболеваний.

Но надежда на то, что с помощью компьютерной томографии можно будет диагностировать шизофрению, потерпела крах, поскольку последующие исследования показали, что у многих людей с этой болезнью, к примеру, не было увеличенных желудочков, а у некоторых людей с биполярным расстройством и «нормальными» показателями они были. Это подрывало диагностическую значимость результатов. Появились более продвинутые технологии визуализации, такие как ПЭТ-сканирование (позитронная эмиссионная томография) и МРТ. Как написала нейробиолог и психиатр Нэнси Андреасен в своей оптимистичной книге 1984 года «Сломанный мозг»[55], они обещали, что биологическая революция в психиатрии разгадает «загадку шизофрении… на нашем веку, возможно, даже в течение следующих десяти-двадцати лет». Мы до сих пор этого ждем.

Все, от длительного употребления антипсихотических препаратов до курения сигарет и детских травм, изменяет мозг, затрудняя точное определение того, где начинается расстройство и заканчиваются бытовые факторы. В 2008 году исследователи журнала «Schizophrenia Research» провели обзор всех статей о шизофрении, опубликованных между 1998 и 2007 годами, – более тридцати тысяч статей. Они обнаружили, что «несмотря на активные исследования последнего столетия… ее этиология и патофизиология остаются относительно туманными, а доступные методы лечения являются лишь умеренно эффективными». За прошедшие десять лет почти ничего не изменилось. И это неудивительно, учитывая, что мозг является защищенным органом, изолированным от остального тела и малодоступным для изучения в реальном времени.

Однако Билла мозг интересовал не так сильно, как исследование социального поведения стэнфордского профессора Уолтера Мишеля, автора книги «Личность и диагностика». Поэтому он отправился туда, чтобы работать с ним. Дочь Билла, Робин, даже участвовала в зефирных тестах Мишеля на отсроченное удовольствие – серии исследований, сделавшей имя Мишеля известным (почти) в каждой семье. Исследователи давали трех-пятилетним детям из детского сада «Bing» при Стэнфордском университете угощение, чаще всего зефир. Им говорили, что если они не будут есть его несколько минут, им дадут еще. Мишель обнаружил, что в будущем способность ребенка устоять перед воздушным лакомством коррелирует с тестом на интеллект, оценками на вступительных экзаменах, более низким процентом жира в организме, меньшим количеством поведенческих проблем и большим чувством собственного достоинства. (Робин помнит только, как сидит за столом с арахисом и мини-зефиром. Она не помнит, смогла ли сдержать свою тягу к сладкому или нет).

А что, если только опухоль отделяет нас от нападения на колледж?

Стэнфорд – это не совсем Беркли[56], но все же это Калифорния конца шестидесятых, и Андервудам как-то удалось слиться с этим хаосом. Они присоединились к протестам, собирая