Если рассказывать здесь обо всех приключениях Лягушонка – о том, как жил он среди волков, как учился охотиться и драться, повесть наша займет целое множество книг. Однако те, в ком течет кровь жителей горной вершины за пределами Урд, рано ли, поздно чувствуют ее зов, и в свое время Лягушонок, явившись в зал Сената Волков с огнем, сказал:

– Вот он, Красный Цветок! Его именем правлю отныне я.

Никто не дерзнул воспротивиться, и, возглавив волков, Лягушонок объявил их подданными своего королевства, а вскоре к волкам присоединились и люди. Еще мальчишка, он неизменно превосходил ростом всех остальных, ибо в жилах его струилась кровь Раннего Лета.

Однажды ночью, в то время, когда распускаются дикие розы, она явилась Лягушонку во сне и рассказала о его матери, Птице Лесной, и о ее отце с дядюшкой, а главное, о его брате. Разыскав брата, сделавшегося пастухом, Лягушонок вместе с волками, и с Черной Смертью, и с множеством людей отправился к королю – требовать причитающееся обоим наследство. Король же был стар, сыновья его умерли, не оставив после себя сыновей, и посему он беспрекословно уступил братьям трон, а братья разделили королевство по справедливости: Рыбка взял себе стольный город и угодья, а поросшие лесами холмы отошли Лягушонку.

Однако число его подданных неуклонно росло. Похищая женщин иных народов, они растили детей, и когда не нужные более волки воротились в лесную глушь, Лягушонок рассудил, что его подданным для житья нужен город, обнесенный стенами, дабы держать оборону во время войны. Отправился он к стадам Рыбки, выбрал средь них белой масти корову с белой масти быком, запряг их в плуг и пропахал в земле борозду, отметив ею, где следует возвести стену. Когда Рыбка пришел просить вернуть ему скот, то застал приготовления к строительству. Когда же подданные Лягушонка показали ему борозду – вот-де их будущая стена, – он, рассмеявшись, перепрыгнул ее, и люди, прекрасно знавшие, что малое, будучи осмеянным, не вырастет большим никогда, предали его смерти. Взрослым он к тому времени уже вырос, так что пророчество звездочетов, созванных к колыбели Вешнего Ветра, исполнилось в точности.

Увидев убитого Рыбку, Лягушонок похоронил его в борозде, дабы земля та верней сохраняла плодородие. Так научил его Нагой, прозывавшийся еще Дикарем, или же Скванто.

С первыми лучами рассвета мы вошли в горные джунгли, словно в огромный дом. За спиной на траве, на кустах, на камне играло солнце, но, миновав завесу лиан, спутанных так, что проход пришлось прорубать мечом, мы обнаружили впереди лишь сумрак да громады толстых стволов. Ни комариного звона, ни пения птиц, ни дуновения ветра… Поначалу голая земля под ногами была почти столь же камениста, как на склонах гор, но стоило нам пройти около лиги, и путь сделался гораздо ровнее, а вскоре после этого привел нас к лесенке из десятка ступеней, несомненно, вырубленных в твердой земле лопатой.

– Гляди! – ахнул мальчишка, указывая на нечто красное, странной формы, лежащее посреди верхней ступеньки.

Я остановился и опустил взгляд. На ступеньке покоилась петушиная голова: в глаза вогнаны иглы из какого-то темного металла, в клюве зажата полоска сброшенной змеей кожи.

Глаза мальчишки сделались круглыми, словно блюдца.

– Что это?

– Думаю, амулет.

– А кто его тут оставил? Ведьма? Для чего он?

Порывшись в памяти, я вспомнил то немногое, что знал о сем лжеискусстве. Маленькой Текла была предоставлена попечению няньки, вязавшей и распускавшей узлы, дабы ускорить роды, и утверждавшей, будто видела лик будущего мужа Теклы (уж не мой ли?) в полночь, отраженным в блюде из-под свадебного торта.

– Петух, – объяснил я мальчишке, – считается провозвестником дня. С магической точки зрения его крик поутру, можно сказать, призывает солнце. Этот же ослеплен – вероятно, затем, чтоб не заметил, когда настанет рассвет. Змея, сбрасывающая кожу, означает очищение либо новую юность. А ослепленный петух удерживает старую кожу.

– Но для чего это все? – снова спросил мальчишка.

Я сказал, что не знаю, однако в душе нисколько не сомневался: амулет должен предотвратить появление Нового Солнца, – и видеть это было довольно горько. Выходит, обновление, которого я с таким нетерпением ждал в детстве, однако всерьез в него, пожалуй, не верил, не всем по нраву? Выходит, есть на свете и те, кто хочет ему помешать? Вдобавок Коготь… Коготь при мне, а враги Нового Солнца наверняка уничтожат его, попади он им в руки!

Не успели мы пройти еще хоть сотню шагов, на ветвях деревьев появились полосы красной ткани. Одни были чисты, другие покрыты черными непонятными письменами либо – что показалось мне куда более вероятным – символами и иероглифами вроде тех, с помощью коих некоторые неучи, притворяющиеся обладателями обширнейших знаний, подражают письму астрономов.

– Придется повернуть назад, – сказал я. – Или идти в обход.

Едва я закончил фразу, за спиной раздался шорох. Поначалу я всерьез решил, будто на тропу выступили демоны – с огромными глазищами, сплошь в черных, белых, алых полосах, но тут же понял, что это всего лишь люди с разрисованными телами. Ладони их венчали стальные когти, и незнакомцы демонстративно, напоказ мне, подняли их кверху. В ответ я обнажил «Терминус Эст».

– Нет, мы тебе не препятствуем, – заверил один из них. – Ступай. Ступай своей дорогой, если угодно.

Казалось, под его раскраской прячется бледная кожа и светлые волосы рожденного в южных краях.

– Весьма благоразумно с вашей стороны. Мой клинок много длиннее, и я покончу с вами обоими, не получив ни царапины.

– Ну, так ступай, – повторил блондин. – Если согласен оставить ребенка нам.

Услышав это, я огляделся в поисках маленького Севериана. Увы, мальчишка каким-то непостижимым образом исчез, будто провалившись сквозь землю.

– Но если хочешь, чтоб его вернули тебе, отдай мне меч, и идем с нами.

С этим раскрашенный, не выказывая ни малейшего страха, подошел ближе и протянул ко мне руки. Стальные когти, торчавшие меж его пальцев, крепились к узкой полоске железа, зажатой в кулаке.

– Повторять не стану, – предупредил он.

Вложив меч в ножны, я скинул с плеча ремень перевязи и отдал ему оружие.

Незнакомец прикрыл глаза. Веки его украшали темные точки, обрамленные белым, – точно такие же отметины свойственны некоторым гусеницам, отчего птицы путают их со змеями.

– Сколько же он выпил крови…

– Верно, немало, – подтвердил я.

Открыв глаза, незнакомец устремил на меня немигающий взгляд. Его раскрашенное лицо, как и лицо второго, стоявшего чуть позади, оставалось бесстрастным, неподвижным, будто маска.

– Недавно выкованный меч был бы здесь бессилен, но этот может принести беду.