— Мне пора.

— Уезжаешь? Да, ты же ведь уезжаешь! В Кемах. Когда вернешься?

— Кто его знает, — ответил Омер и снова почувствовал себя одиноким холостым мужчиной, ожидающим сочувствия от женщин. Ему стало стыдно. В этом доме он только и делал, что смущался и стыдился.

— Передавай привет тете и дяде!

Его проводили до самых дверей. Омер смотрел на Назлы и пытался разобрать выражение на ее лице, но не находил в нем того, чего хотел, — или ему казалось, что не находит. Уже прощаясь, он шутливо спросил:

— Ну что, писать тебе письма из Персии?

— Пиши, конечно! — сказала Назлы, и в ее глазах на какую-то секунду промелькнуло то выражение, которого он ждал.

— Ты что же, и в Иран поедешь? — спросила тетя Джемиле.

— Нет, это я шучу. Да и книга по-другому называлась! — На душе у него стало легче, как будто он уже вышел на свежий воздух.

— В какие дальние края ты едешь! — сказала тетя. — Счастливого пути! Храни тебя Аллах!

— Я буду вам писать, — сказал Омер. Спускаясь по лестнице, он чувствовал себя сильным и умным.

Поднимаясь по лестнице, Ниган-ханым вспотела. Прислушиваясь к колотящемуся сердцу и дергающей боли где-то в районе носа, сказала сама себе: «Словно и не октябрь сейчас, а лето!» Но лето давно кончилось, и уже месяц, как они вернулись с Хейбелиады в Нишанташи. Было начало октября, но над Бейоглу висело раскаленное марево.

— Здесь он, что ли, живет? — спросила Ниган-ханым у Перихан.

Та кивнула и нажала кнопку звонка. Они пришли к учителю музыки, который должен был давать Айше уроки фортепиано. Всю зиму им предстояло ходить сюда два раза в неделю. Ниган-ханым вовсе не думала, что это будет очень утомительно — доезжать почти до самого Туннеля, подниматься по ступеням на четвертый этаж и ждать, стоя на пропахшей плесенью и пылью лестничной площадке, пока откроется дверь; но все-таки ей хотелось, чтобы Айше побольше ценила то, что делает для нее мать.

Дверь открыла уже знакомая служанка. Ниган-ханым и Перихан прошли в комнату, на стенах которой были развешаны портреты каких-то почтенных европейцев с ухоженными бородами, и сели на скрипучие стулья. За стеной играли на фортепиано. Ниган-ханым посмотрела на часы: без пяти четыре. Перихан сидела рядом, листая журнал, потом это ей наскучило, и она стала смотреть в окно. Ниган-ханым подумала, что они сейчас похожи на пациентов, ждущих очереди в приемной врача. За стеной по-прежнему играли на фортепиано и прекращать, кажется, не собирались. «На что мы только не идем, чтобы научить девочку музыке! — подумала Ниган-ханым. — Теперь ни от кого благодарности не дождешься, а меньше всего от молодых!»

Ниган-ханым посмотрела на Перихан, которая глядела в окно, прислонившись лбом к стеклу. «Совсем еще ребенок!» Самой ей сейчас было сорок восемь. «Я в ее возрасте… Ну-ка, подсчитаем. Перихан сейчас двадцать два. А я в этом возрасте, то есть по новому календарю в 1910 году, уже была матерью двоих детей!» Довольная собой, Ниган-ханым прищурилась. Иногда она казалась себе настоящей мученицей, которую никто не ценит. Вот и сейчас она терпела скуку ради этой своевольной девчонки. Чтобы утешиться, Ниган-ханым сказала себе: «Вот дождемся Айше и пойдем в кондитерскую Лебона!» Они договорились с Лейлой-ханым встретиться там в четверть пятого.

Музыка смолкла. Потом, кажется, провели смычком по скрипке, и наступила короткая тишина, сменившаяся звуками шагов. Учитель-венгр что-то говорил на ломаном турецком. Открылась дверь, и первым из нее вышел симпатичный бледный юноша со скрипичным футляром под мышкой. Пока Ниган-ханым размышляла, кто бы это мог быть, вышла и Айше, а за ней, задумчиво улыбаясь, и сам месье Балатц — низенький, пухлый, с такой же ухоженной бородой, как и у людей на портретах. Увидев Ниган-ханым и Перихан, он оживился, стал пожимать им руки и бормотать любезности. На учителя музыки он не очень-то походил, зато был вежливым и обходительным. Выходя на лестницу, Ниган-ханым думала: «Какие хорошие у него манеры. Европеец!» Потом мысли ее приняли несколько странный оборот, и она вздохнула: «Жаль!» Месье Балатц был всего-навсего учителем музыки.

Они снова вышли на проспект. Марева уже не было, по небу плыли торопливые облака. Ветер, горячий, словно дыхание раскаленной печи, обжигал лица. «Будет буря», — подумала Ниган-ханым. Заметив, что Айше повернула в сторону Таксима, окликнула ее:

— Не туда. Сначала купим сластей.

— Мы сейчас разве не домой?

Ниган-ханым рассердилась. К детям, конечно, нужно относиться с пониманием, но и своеволию потакать нельзя!

— Сначала мы пойдем в кондитерскую, — строго сказала она. — Мы договорились там встретиться с тетей Лейлой. Потом поедем домой.

Айше недовольно нахмурилась, Перихан начала о чем-то с ней разговаривать, а Ниган-ханым снова подумала о том, какие дети неблагодарные — ничего не ценят. Потом стала смотреть на витрины.

На витринах, правда, ничего интересного не было. Вернувшись с островов, она искала хорошую ткань для штор в спальню, но так и не нашла. Сколько они с Перихан сегодня обошли лавок — а присмотрели только ту холстину с голубыми цветами. Ничего не было в лавках. Собственно говоря, в Турции никогда ничего не было. Вот например, знаменитый магазин Христодиадиса. И что у него на витрине? Скверный ситец, местные ткани, которые скоро выцветут, унылые манекены в готовой одежде. Ничего нет. Ниган-ханым почувствовала, что снова начинает злиться, и отвернулась от витрин.

Посмотрела вокруг и увидела, что Айше и Перихан куда-то делись. «Потерялись!» — подумала Ниган-ханым и остановилась. Ни на одной, ни на другой стороне проспекта среди толпы девушек видно не было. Потом она вдруг увидела заплетенные в косы волосы Айше — на той же стороне улицы, но довольно далеко впереди. Тут же была и Перихан. Девушки шли, о чем-то говорили и даже не вспоминали о ней. Ниган-ханым почувствовала себя несправедливо обиженной. Подумав, что не стоит поддаваться этому чувству, она пошла вслед за девушками, но обида не проходила. Они тем временем заметили ее отсутствие, остановились и стали выглядывать ее в толпе.

Подойдя к ним, Ниган-ханым спросила, стараясь, чтобы голос звучал сурово и обвиняюще:

— И о чем это таком, интересно мне знать, вы разговаривали?

— Да так, ни о чем, — ответила Перихан.

Ниган-ханым нахмурилась. У Айше на лице было виноватое выражение. Ниган-ханым решила проявить настойчивость:

— Ничего себе ни о чем! Так увлеклись, что меня потеряли. А ну, отвечайте, о чем говорили!

На лице Айше виноватое выражение сменилось решительным.

— Зачем ты за мной приходишь? Я и сама замечательно могла бы добираться домой. В конце концов, из лицея-то я сюда приезжаю одна!

Ах вот оно что! Значит, ей не нравится, что мать за ней приезжает! Ниган-ханым почувствовала, как все ее существо охватывает гнев: даже губы начали подрагивать. Вот, значит, как! Ей захотелось закричать на эту глупую, невоспитанную девчонку, втолковать ей кое-что, да так, чтобы она это не забыла никогда в жизни. Но вокруг были люди. Над улицей, под облачным желтоватым небом, летали голуби. Ветер подул сильнее. Тут Ниган-ханым заметила, что они уже подошли к кондитерской, и решительно направилась внутрь. Дочь и невестка последовали за ней.