Дело происходило в Реште – маленьком городке на побережье, взятом на саблю силами батальона полковника Тучкова и потому не разграбленном лихим наскоком, а подвергавшемся неторопливой и вдумчивой ревизии. Казаков сюда благоразумно не пустили – обиды, нанесенные здесь Степану Разину, до сих пор взывали к отмщению и все непременно бы закончилось поголовным уничтожением населения. Лучше сохранить будущих подданных российской короны, благо опыт пребывания в оном подданстве имеется. Или рабочих на строительство дороги «Санкт-Петербург – Тобольск», если предъявить к оплате накопившиеся добрососедские долги. И пока сие место не стало похожим на ощипанную добросовестной хозяйкой курицу, оно и было выбрано Беляковым для встречи с одним из многочисленных родственников шаха.

Повелитель Ирана явно опасался повторить судьбу предшественника, зарезанного по приказу из Петербурга[4], и наделил посланника чрезвычайными полномочиями для заключения мирного договора. Позиции русской экспедиции сильно подкреплялись тем фактом, что обеспокоенный происходящим у самой границы командующий Кавказской армией князь Павел Дмитриевич Цицианов не стал дожидаться разъяснений из столицы, а двинул войска на юг. Его Высокопревосходительство сильно недолюбливал императора Павла Петровича даже после принудительного вызова из отставки и назначения на высокий пост, но дело свое делал в совершенстве – больше действуя посулами и угрозами, чем силой оружия, он за короткое время принудил к миру значительную часть закавказских ханств и останавливаться не собирался.

И вот сразу после прибытия принца Пехлеви и достижения предварительных договоренностей все могло сорваться из-за пустяка, сущей мелочи, ежели рассуждать здраво.

– Поди не убудет от басурманской морды! – За внешней грубостью слов Федор Толстой прятал искреннее раскаянье.

Впрочем, умудренный жизненным опытом Александр Федорович того раскаянья так и не смог найти. Наоборот, стыдить принялся пуще прежнего:

– Вы поймите, господа, человек с положением в обществе, каковым, несомненно, является наш гость, обязан заботиться не о ваших удобствах, а только лишь о своих. Восточные традиции, однако… Неужели кто-то думает, будто прихваченный из соображений престижа и заботы о здоровье гарем прислан в подарок Федору Толстому и Ивану Лопухину? Хренушки!

– Гарем? – ахнул капитан.

– Нет, бля, курятник! – взорвался Беляков. – И два козла в нем всех курей перетоптали!

– Не всех, там еще… – попытался оправдаться Иван. – Но это точно не баня была?

– Бордель гамбургский там был! – плюнул министр. – Свободны оба!

Александру Федоровичу не хватило духу рассказать офицерам о незавидной судьбе жен принца Пехлеви… В тот же вечер они были забиты камнями, а тела брошены в горах на съедение шакалам и падальщикам. Восточные традиции…

Толстой с Лопухиным об этом не узнали. Не узнают и потом. Никогда.

* * *

Обоз растянулся версты на две, и Беляков приказал остановиться и подождать отстающих. Нападения лихих людишек министр не опасался, тем более то и дело встречающиеся на пути конвойные команды одним видом своим отгоняли возможных злоумышленников, но береженого Бог бережет. Ну да, батальон полковника Тучкова более чем грозная сила, но отвлекаться не хочется. Вот взбредет кому в голову пощупать богатый караван… опять задержка – пока перестреляют разбойников, пока оставшихся в живых на деревьях повесят, а время идет. Государь же непременно велел быть в Петербурге не позднее Крещения.

Как велел? Очень просто и уже обыкновенно – телеграфом. Вон поодаль башни стоят… так это он самый и есть. От столицы на полторы сотни верст можно сообщение передать, да от Москвы в сторону Нижнего Новгорода почти пятую часть от потребного построили. Дальше, разумеется, курьерами. Но и то великое дело!

Года через четыре, ежели ничего не помешает, должны закончить и идти далее, к Казани, Царицыну и Астрахани. Вторая ветка, до Крыма и далее в Одессу, отойдет от первой за Арзамасом. Крюк, конечно, изрядный, только император Павел Петрович руководствовался не одной выгодой, а, как он сам говорил не единожды – «стратегическими соображениями». Материя сия пониманию простого министра не поддается, но хорошо объясняется известной приязнью государя к Нижегородской губернии. Хорошая приязнь – немало народу живет с поставок провианта охране и работникам стройки.

Тут, где обоз приостановился, тоже работают. Оно и правильно – большинство из пленных англичан и шведов лет через десять-пятнадцать отпускать придется, так пусть хоть харчи окупят. Лес валят, летом дороги по древнему римскому образцу насыпают, зимой снежные заносы расчищают да карельский камень на щебень бьют… не сидят в греховной праздности. Пусть иностранцы, но нет для трудового раскаянья ни иудея, ни эллина.

Ага, кто-то из копошащихся на обочине вскинул голову и пытается прожечь насквозь ненавидящим взглядом. Странно, вроде бы пленным ничем не насолил и вообще дело с ними не имел… Али это свой, из разоренной летом деревни Грабиловки? Вполне может быть. Та деревня на самом деле называлась Новопокровской, но под любым именем их в округе не любили многие, и Александр Федорович в том числе. Нет, сам там порядок не наводил, но всем известно, по чьей просьбе губернатор принялся искоренять разбойничьи логова на Казанском тракте. Этим еще повезло – личное, пусть и шапочное знакомство с министром позволило попасть под Вологду вместо Тобольска или Нерчинского Завода. А теперь ненавидят, свиньи неблагодарные.

– Вы это про кого? – оживился Тучков.

– Что, простите?

– Кого ругаете, персов? – переспросил полковник.

– Я разве вслух?

– Еще как вслух! Все из-за того Чижика переживаете?

Отчасти так оно и было – когда на переговорах в Реште принц Пехлеви выяснил истинную причину русской экспедиции, то клятвенно пообещал найти и передать Белякову беглого откупщика и разбойника Иегудиила Чижика. Но обманул, скотина лживая… Да-да, обманул – отдал не целиком, а частями, причем прихваченные тем из Астрахани деньги отсутствовали.

Александр Федорович не стал спорить и просто добавил внушительную сумму к общей контрибуции, из соображений дипломатической вежливости названной добровольным пожертвованием шаха в обустройство новой границы. Но неприятный осадок от нарушенного благородным посланником слова все равно остался.

Мирный договор подписывал уже Павел Дмитриевич Цицианов, более министра искушенный в восточных церемониях. Как бы то ни было, дело закончилось благополучно – Тегеран заплатил залог дальнейшей дружбы в шестнадцать миллионов рублей, лишился Закавказья, а также уступил право на большую часть Каспийского побережья взамен обещания поддержки в возможном персидском походе в Афганистан и Индию.

– Черт с ним, с Чижиком, – вздохнул Александр Федорович. – Хотя, по чести сказать, и стоило посадить мерзавца на кол. Меня другое беспокоит.