Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соседка кивнула.
– Ничего себе… – проговорила я. – Значит, правда такое бывает…
– Теперь любви нет… ненависть… – Соседка говорила неохотно, как будто я ее заставляла откровенничать.
Я больше ничего не стала спрашивать, а она продолжила, сама, все так же неохотно, как будто отвечая на какие-то неслышимые вопросы.
– Два года мы с ним жили. Я даже в Сети писала, что я замужем. И фамилию поменяла.
– По-настоящему? – удивилась я.
– Конечно, ВКонтакте. Так я Семенова, а стала Попкова. Все знали – мы вместе. А потом он взял и ушел к Полинке. У нее своя комната, от бабки квартира осталась, и ей там комнату дали. Взял и ушел, – повторила она.
– А ты что?
– Я… Хотела ему показать, что я из-за него себя убила.
– Показала? – вздохнула я.
Соседка закусила губу.
– Он козел.
– Так зачем из-за него себя убивать?
Она помолчала.
– Меня в психушку сначала привезли, но мама упросила, чтобы перевели в терапию.
Мама… У человека есть мама, которая не умерла и ее не бросила, заботится о ней, а она хотела умереть из-за парня. Мне этого не понять, я то ли родилась другой, то ли по-другому ценю жизнь, потому что видела в своей жизни разное.
– А ты из детского дома, да? – с любопытством спросила соседка. – Говорила медсестра… Тебя здесь знают… Говорят, каждый год попадаешь…
Мне не очень понравилась такая постановка вопроса. Во-первых – не каждый. И первый раз я упала с крыши из-за Паши, потому что он хотел спрыгнуть вместе со мной, я полезла его уговаривать.
Второй раз бесновалась Вульфа. А сейчас я даже и не знаю, как это произошло, что у меня кончился запас жизненных сил. Наверно, голод, холод и нервные перегрузки.
– У меня тоже была мама, – зачем-то сказала я. – Но она умерла, когда мне было десять лет.
Соседка кивнула, развернула конфету, предложила мне, я покачала головой. Тогда она взяла телефон и позвонила.
– Мам… Чего… Ладно… Поем… Не приходи… А он не звонил? Вот козел, а… Мог бы поинтересоваться, как я… Ладно, хорошо… Мам! – соседка чуть повысила голос. – Я имею право на любовь!
Я отвернулась к стене. Наверное, надо поставить себе задачу – завтра встать и поехать домой. Если получится. А то с такой соседкой все силы моего организма уйдут на то, чтобы никак не реагировать на ее глупость. Я, наверное, бываю очень категорична, я сама это чувствую. Но необходимость постоянных компромиссов иногда меня просто убивает. Получается, что искренне вести себя практически ни с кем нельзя. Паша бросится драться, выть, стучать ботинком о чужие машины и дома. Виктор Сергеевич обидится и пропадет на несколько недель. Папа будет плакать. Тетёрка ругаться с широким охватом – достанется и правительству нынешнему, и предыдущему, и советскому времени, и царям – разным, кого знает, всех перечислит, до Федора Кобылы, от которого ведут род Романовы, и американскому президенту, и японцам, и татаро-монголам. Ну и понятно, достанется мне. И так с каждым. Раньше можно было быть откровенной с Машей, но мы как-то разошлись с ней – из-за ее мамы, милой, доброй, интеллигентной, которая не хочет, чтобы мы дружили, опасаясь моего тлетворного влияния на Машу.
Я снова попробовала сесть на кровати, обратив внимание, как у меня распухла вена. Соседка, заметив, что я разглядываю руку, объяснила:
– У тебя капельница стояла двое суток.
– Ничего себе…
Я осторожно села, сейчас у меня это получилось. Потом спустила ноги.
– Лежи! Ты чё? Сказали – лежать.
– Ага, – кивнула я, ища что-нибудь на ноги. Надеть было нечего.
Пол оказался не очень холодным, старый желтый линолеум был не многим холоднее моих ног. Я аккуратно, держась за изголовье кровати, встала.
– Пойду за телефоном.
– Да чё ты! Я б сходила!.. – Соседка кивнула на одну из двух пустых кроватей. – Вон там бабуся лежала, так ей как плохо стало, я сразу позвала сестру. Прям побежала. Только бабуся умерла.
Я вздрогнула.
– Ты так легко об этом говоришь…
– А чё? Она уже старая. Пожила. Если старых всех спасать, места не будет на Земле. Пять миллиардов, и все плодятся, плодятся, особенно эти, неразвитые…
– Семь, – проговорила я.
– Чё? – удивилась моя соседка. Надо хотя бы спросить, как ее зовут…
У меня не было сил с ней спорить. Мне нужны были силы, чтобы выйти и дойти до медсестры, и взять свой телефон.
По коридору я шла, держась за стенку. Как-то было горячо и холодно одновременно, из чего я заключила, что у меня температура. Я знаю: главное – самой разбираться, что с тобой происходит. Я бы не довела до такого, легла бы в постель, полежала бы пару дней, попила бы горячего чаю, все бы и прошло. Но мне надо было бегать по городу.
– Вот те на!.. – Медсестра, толкающая тележку с лекарствами и градусниками, оглянулась и всплеснула руками. – А я думаю – кого ты мне так напоминаешь? Так это ты и есть…
– Руся, – подсказала я.
– Да уж помню, тебя не забудешь… Сама-то тетю Диляру помнишь?
Я кивнула и в ответ тоже обняла медсестру.
Как же мне не помнить тетю Диляру, от которой я все время сбегала! Она оба раза, что я попадала в больницу, окружила заботой, подкармливала меня домашней едой, делала мне витаминные уколы, которые не прописала врач, все хотела познакомить со своим сыном…
– А мой-то, дурашка, – вздохнула тетя Диляра, гладя меня по плечу и внимательно рассматривая, – тебя не дождался! Женился! Такую привел! Вою! По ночам вою в подушку, а днем молчу, улыбаюсь. А что делать? Подгребла моего Сашку, бегает за ней, капюшончик розовый надвинет, ну дурак дураком… Она ему все одежку такую выбирает, как будто он мозгами не вырос, в сад еще ходит… А он радуется, прыгает, смеется! А она худющая, злая, желтая вся…
– Болеет, что ли? – осторожно спросила я.
– Да какой болеет! Сигарету из рук не выпускает! Рожать скоро, а она вся в дыму сидит, живот растет, а она только больше курит… А Сашка-то не курил, а с ней и закурил. И пить она его учит, все подливает и подливает, одной-то скучно пить! А у него голова слабая, выпьет, совсем дураком становится!
– А зачем же он на такой женился? – ужаснулся я.
– Дак кто его спрашивал! – вздохнула тетя Диляра. – Попалась такая, что не спрашивает. За руку взяла, в загс привела, сама явилась ко мне с паспортом и сумкой.
– Ужас какой…
– Да! Вот так. А ты не захотела с ним знакомиться. А твои-то как? – подмигнула она мне. – Помню, приходили, красивые такие, с ногами, с глазами… Все смотрели на тебя, смотрели…
– Виктор Сергеевич-то? Да!.. – отмахнулась я.