— Лиза, у меня нет слов… — тихо произнесла я, не зная, что еще сказать.

— Я поняла, что это конец, — продолжила она. — Я умоляла его хотя бы дать мне видеться с сыном… валялась на коленях перед ним прямо там, на улице… но все зря. И я не выдержала, Ника. Мне стало незачем жить…

Ее рука дрогнула в моей. Она подняла на меня глаза, в которых стояли слезы. Слабо улыбнулась:

— Я такая слабая, Ника… такая жалкая. Такие, как я… всегда ищут поддержки у таких, как вы…

Я обдумывала ее слова несколько мгновений. Потом покачала головой:

— Я не такая стойкая, как вам кажется, Лиза. Мне просто повезло немного больше — мне было на кого опереться. Я не осталась совсем одна…

Она опустила глаза. Я понимала, что ей сейчас нужна рука помощи, но что я могла для нее сделать?

— Вы хотели мне что-то рассказать… — напомнила я, когда между нами повисла долгая пауза.

Лиза встрепенулась и тут же поникла, словно вспомнила нечто, что погасило ее надежду.

— Я надеялась, что мы сможем объединиться, Ника… — сказала она. — Если еще не поздно…

— Объединиться в чем?

Она нервно пожевала губы, потом произнесла:

— Вы знаете что-нибудь о делах Артема?

Я отрицательно мотнула головой:

— Ничего. Хотя все вокруг, кажется, считают, что должна была знать, — криво улыбнулась следом.

Лизу это не смутило. Понизив голос, она продолжила:

— Я однажды подслушала его разговор… И если все верно поняла — несколько домов, возведенных его строительной фирмой, обрушились… Причем, это какие-то старые постройки… он сказал тогда, что это было давно… и что никто ничего не докажет… никто не найдет настоящих документов…

Я слушала ее, лихорадочно соображая. Старые постройки… демпинг… поддельные документы… все это было как-то связано? Я чувствовала, что да, нужно лишь выловить спасительную ниточку…

— Лиза, что еще он говорил?

Она посмотрела на меня с сожалением:

— Больше ничего… я надеялась, что вы что-то знаете… Если бы мы нашли эти документы…

Я с отчаянием запустила руку в волосы и сильно сжала их от понимания — мы в тупике.

— Я не знаю, что делать, Лиза, — призналась ей, не скрывая растерянности. — Если бы знать это раньше… А теперь нам к нему не подобраться. Он уже пытался скинуть с лестницы меня и угрожал моей подруге, которая меня приютила…

Глаза Лизы широко распахнулись от ужаса.

— Лезть к нему в квартиру небезопасно, — подытожила я, — а ключей от офиса у меня вообще нет. Как и идей, чем помочь вам… и себе тоже.

Лиза замерла на постели скорбным изваянием, из которого словно выкачали последние признаки жизни.

— Лиза, мне нужно ехать, — сказала, ободряюще касаясь ее руки. — Но пообещайте мне держаться. Пообещайте себя беречь! Может быть, мы что-то придумаем…

Она лишь кивнула, но я требовательно сжала ее руку.

— Пообещайте!

— Обещаю.

— Будьте осторожны, — попросила я напоследок прежде, чем с тяжелым сердцем покинуть палату.

* * *

— Лена, я хочу послушать музыку.

Роберт Иванович устроился в своем любимом кресле с тем гордым видом, благодаря которому в нем и сейчас угадывались былая сила и власть. И в такие моменты он поразительно напоминал мне своего сына — не внешне, потому что на первый взгляд чертами лица они были не схожи, скорее — внутренне. В них обоих угадывался твердый, несгибаемый стержень и я нередко задавалась вопросом — не потому ли они не могли поладить, что двум подобным личностям трудно было уживаться рядом?

Пусть даже и у одного из них был страшный приговор — Альцгеймер.

Но даже болезнь не могла изменить некоторые вещи. И бывали моменты, когда я ясно понимала, сколь властная и неуступчивая натура была передо мной. И легко могла представить, что вот именно таким — уверенно и гордо ступающим по жизни — этот человек был прежде. И порой, редкими просветами, являлся и теперь.

— Что вам сыграть? — уже привычно поинтересовалась я в ответ на эту просьбу на грани с приказом.

За прошедшую неделю с небольшим, что мы с Васей жили в этом доме, игра на рояле стала неким каждодневным ритуалом. Роберт Иванович мог не помнить, какой сейчас год, путать имена, людей и события, бесконечно забывать, где в очередной раз спрятал свои драгоценные запонки, но каждый вечер, в одно и то же время он просил ему сыграть.

И я уже перестала пытаться переубедить его в том, что я — не Лена. Ему так было проще там, в мире своих иллюзий и давно ушедших времен, и я была готова стать для него той, кого он потерял, если от этого ему могло стать хоть ненадолго легче.

— Сыграй мне «Карузо»… — попросил он, расслабленно откидываясь не спинку кресла и, как обычно, прикрывая глаза — наверно, в такие моменты он оказывался совсем не здесь…

Я коснулась клавиш, ласково пробежалась по ним пальцами, начиная играть одну из самых печальных и возвышенных музыкальных историй прошлого века.

Веки мои тоже невольно сомкнулись и, уносимая пронзительной мелодией, в какой-то момент я тоже ощутила себя там, где никогда прежде не бывала. На увитой цветами террасе старой виллы, нависшей над морем, негромко подпевающем на своем собственном, неповторимом языке, этой вечной музыке. Той, что рождала внутри чувства, которые почти каждый познал хоть раз в жизни — любовь, тоска и… обреченность.

Последняя нота взметнулась ввысь и погасла, растворяясь в тишине комнаты. Я выдохнула, отводя руки от клавиш и вздрогнула, когда Роберт Иванович поразительно осознанно спросил:

— Как ты думаешь, о чем эта песня?

Я улыбнулась:

— О любви… наверно.

— А кому он признается в любви в этот момент, когда понимает, что конец близок?

Я с удивлением повернулась к нему. Отец Эмиля сидел в кресле все так же прямо, но глаза его были уже открыты — он задумчиво смотрел прямо перед собой.

— Женщине? — предположила я.

— Может, и женщине… — пробормотал он. — А может, кому-то, кому не успел сказать этого раньше…

— Или тому, кому хотел повторять бесконечно… чтобы тот человек не забыл… даже когда его не будет, — добавила я.

Тоска и предчувствие скорой трагедии, заложенные в бессмертную песню, заставляли что-то внутри неосознанно болеть, тревожно ворочаться в груди…

— Я никогда не говорил сыну, что люблю его, — неожиданно произнес Роберт Иванович. — Дочери — постоянно… а ему — нет.

Потрясенная этим признанием, я присела перед ним на колени.

— Еще не поздно, — заговорила горячо. — Вы еще можете ему сказать. Уверена, что ему необходимо услышать это так же, как и вам — проговорить вслух.