Барон Криднер – Игнатию Еловскому

Апрель 1825 г

Не имею возможности обратиться к государю лично, а по ряду важных причин не нахожу удобным обращаться к нему через управляющего собственной его величества канцелярией, графа Аракчеева, поэтому, зная вашу близость к особе государя, прошу сообщить ему о последовавшей 13 декабря в Крыму, в поселении Карасу-Базар, кончине ma tante, баронессы Беаты-Барбары-Юлии фон Криднер.

За дальностью расстояний я узнал об этом с большим опозданием, но если государю уже успели доложить о ее смерти, в этом случае вы могли бы донести до него кое-какие известия о том, при каких обстоятельствах она рассталась с жизнью. Источник моих сведений – ее письма ко мне. Бо́льшая их часть написана ею собственноручно, остальные она продиктовала дочери, когда не в силах была держать перо, но ни одно не смогла отправить в Ригу ни морем – из-за зимних штормов, ни сушей – из-за осенней распутицы. Лишь недавно Софи Беркхайм, ее дочь, нашла способ переслать мне письма матери заодно с ее рассказом о последних днях.

В Крыму баронесса с дочерью и княгиней Голицыной проповедовала татарам Евангелие. Принятие ими крещения не входило в ее планы, ей хотелось лишь взрыхлить почву их душ и заронить туда семена евангельского учения, которые когда-нибудь дадут всходы, но не это было главной целью путешествия. Поехать в Крым ее побудило состояние здоровья, подорванного длительными упражнениями в аскетизме. Ожидания оправдались, она почувствовала себя лучше, однако затем наступило резкое ухудшение. Ее болезнь была вызвана не только истощением организма постом и молитвой. В Риге врачи определили у нее cancer, но она им не верила, полагая, что у нее наследственная чахотка, и кумыс ей поможет. Напрасно Софи умоляла мать вернуться в Лифляндию или хотя бы остаться на зиму у Голицыных в Кореизе. Поссорившись с ней, баронесса в самое неподходящее для ее легких время года отправилась в Карасу-Базар. Там какой-то немец-аптекарь завел кумысолечение, в ее случае абсолютно бесполезное.

Он, разумеется, гарантировал полное исцеление. Благодарная баронесса взялась обучать его молитве духа, отношения были идиллические, пока на одной из прогулок по окрестностям, на которые у нее тогда еще хватало сил, она не забрела на армянское кладбище. За неимением в Карасу-Базаре православных кладбищ на нем при завоевании Крыма погребли умерших от холеры солдат Потемкина. Рядом с их заброшенными могилами ей попались на глаза две-три свежих, явно не армянских, а из надписей на крестах и надгробиях нетрудно было заключить, что в них лежат пациенты шарлатана-аптекаря. Это разрушило ее доверие к нему, без того поколебленное. Кумыс не помогал, в конце концов ей захотелось умереть дома, но к тому времени она уже ослабла настолько, что не вынесла бы сотни верст пути через российские грязи. Морской путь тоже стал недоступен.

С ней находились лишь горничная, татарин-переводчик, дававший ей уроки татарского, и сестра ее зятя, Шарлотта Беркхайм, старая дева, которую баронесса приблизила к себе после ссоры с дочерью и называла своим ангелом-хранителем, но этот во всём ей послушный кроткий ангел бессилен был ее удержать, когда она вздумала возобновить миссионерскую деятельность. Софи видела тут обычное для матери упрямство, хотя, может быть, несчастная баронесса втайне надеялась заслужить этим выздоровление.

Так или иначе, но в Карасу-Базаре она решила проповедовать Евангелие ногайцам, на зиму перегоняющим свои табуны в здешние долины. Результатом был какой-то неприятный, мягко говоря, инцидент, окончательно погубивший ее здоровье. Подробности мне неизвестны, баронесса о них умолчала, но можно предположить, что полудикие кочевники оскорбили беззащитную проповедницу не только словами. После этого она уже не выходила из дому, а с половины ноября не вставала с постели, всё время мерзла, не ела ничего, кроме татарских лепешек и сухих фруктов, но до последних часов сохраняла ясный ум и твердость духа. Обо всём этом я знаю из письма Софи. Получив известие об инциденте с ногайцами, она примчалась к матери из Кореиза и не была ею отвергнута. Софи хватило мудрости не тыкать в лицо умирающей своей правотой и ничем ее не попрекать.

Помимо близости любящей и любимой дочери, утешением для баронессы было то, что окно ее комнаты выходило на возвышающуюся над Карасу-Базаром и видную из любой его точки монументальную скалу Ак-Кайя. Во второй половине дня, когда ей становилось немного легче, она часто просила переложить ее лицом к окну и подложить под спину подушку, чтобы видеть эту священную для татар Белую гору, на вершине которой князь Потемкин принимал присягу на верность у крымских беков и мурз. Едва ли, впрочем, больная об этом думала. Короткими осенними вечерами другие тени проходили перед ней по меловым отрогам Ак-Кайя. Умирая в жалкой татарской сакле, эта конфидентка и советчица монархов, собеседница величайших гениев Европы, и на смертном ложе не переставала тревожиться о погибающей Греции. Также она постоянно вспоминала о государе и молилась за него.

Полугодом раньше, в Кореизе, в творимой ею вечером на морском берегу молитве духа, она очами души узрела афинский Акрополь, но не в его нынешнем виде, известном нам по гравюрам и литографиям, а в том, какой он имел до взрыва хранившегося в Парфеноне пороха и, возможно, при Перикле. Парфенон явился ей восставшим из руин, а над ним, вобрав его в себя как свое подножие, вознесся купол величественного христианского храма. Она не могла соотнести его ни с одним из ей известных. Видение сопровождалось обстоятельствами, которые она сочла сверхъестественными, но Софи и княгиня Голицына сразу дали им весьма простое объяснение. Впоследствии баронесса нашла в себе мужество признать разумность их аргументов, тем не менее считала, что это ни в коей мере не дезавуирует само видение.

Рассказ о нем в ее собственноручном письме ко мне проиллюстрирован карандашным наброском на отдельном листе. Прилагаю этот рисунок. Вы могли бы обратить внимание государя на то, что храм, в ту ночь представший перед ней на Акрополе, запечатлен с такой точностью архитектурных деталей, как если бы художница видела его наяву и рисовала с натуры.

На обороте рукой баронессы сделан следующий пространный комментарий: “В этом храме воплотилась моя давнишняя мечта о братстве народов и слиянии всех ветвей христианства в единую Церковь, но когда я тебе об этом писала, то не могла объяснить Софи и княгине Голицыной, почему мои упования должны воплотиться не где-нибудь, а на афинском Акрополе. Сейчас мысли пришли в порядок, и я нахожу этому две причины. Во-первых, Греция пострадала за грехи всего рода людского, как Иисус Христос на кресте. Во-вторых, нельзя не учесть то, о чем рассказал мне ботаник Каспар Лауренц из университета в Берлине. Мы познакомились в Севастополе; он приехал в Крым исследовать местную флору, а перед тем, живя в Афинах, собрал гербарий произрастающих на скале Акрополя и в непосредственной близости от нее деревьев, кустарников, трав, цветов, мхов, лишайников. Из-за военных действий ему пришлось прервать работу, но даже в неполном виде его коллекция насчитывает более 600 образцов. Лауренц, как он сам подчеркнул в разговоре со мной, был поражен необычайным разнообразием флоры на таком незначительном участке земной поверхности, а еще сильнее – тем, что уже в полумиле от Акрополя нет ничего подобного. Этим, по его мнению, доказывается, что в глубокой древности люди пришли сюда с разных концов света и нечаянно занесли на себе или на шерсти домашних животных семена растений из своих родных мест, вот почему здесь они встречаются в сочетаниях, каких нет больше нигде в мире. Отсюда вывод: Акрополь – наша общая святыня, символ единства всех племен земли”.