Вы можете, если сочтете это уместным, отдать рисунок государю заодно с моим письмом или оставить его у себя, если ограничитесь устным пересказом ему всего вышеизложенного.

Предполагалось похоронить баронессу в Кореизе, в имении Голицыных, но перевезти туда тело в декабре оказалось совершенно невозможно из-за ужасных дорог. Как пишет Софи, в одном месте по дороге из Кореиза в Карасу-Базар ей потребовалось шесть с половиной часов, чтобы преодолеть расстояние в шесть верст – каждые пять минут приходилось вытаскивать колёса экипажа из плотного слоя глинистой грязи. Перевозку праха отложили до весны, а пока что баронесса обрела временный приют на том же армянском кладбище, где двумя месяцами раньше она узнала цену гарантиям своего лжеблагодетеля. Здесь, в склепе под полом крошечной часовни, покоятся останки полковника Шица, командовавшего расквартированным когда-то в Карасу-Базаре гусарским полком, и его супруги. Рядом с двумя гробами поставили третий, но еще одно имя на покрывающей подземелье каменной плите вырезать не стали. Весной оно будет выбито на ее надгробии в Кореизе.

Чтобы государь мог представить, в каком душевном состоянии баронесса покинула наш мир, приведу отрывок из ее письма ко мне, нуждающийся, однако, в предварительном пояснении.

Даже лучшим из нас свойственно утешаться чужими несчастьями. Думая, что баронесса не лишена этой слабости, я с преувеличением пожаловался ей на собственные недуги.

Вот что она ответила: “Ты сетуешь, что стал хуже видеть, быстро устаешь, задыхаешься, когда всходишь по лестнице. Но так ли это плохо? Не проявляется ли в этом попечительная мудрость Господня? Слабея зрением, мы не замечаем, как дурнеют наши возлюбленные, как ветшают любимые нами вещи. Утрачивая легкость движений, мы охотнее остаемся дома, меньше хотим знать, что творится за его стенами, и спокойнее переходим в ожидающее нас всех помещение без окон и дверей. Старческие болезни портят тело, но тем самым приготовляют душу к его исчезновению. Так заботливая мать, если ребенок в знойный полдень хочет искупаться в реке, не пускает его, чтобы не простыл, в холодную воду прямо с солнцепека, сначала велит посидеть в тени”.

Майор Борис Чихачев. Памятные записи

Май 1825 г

Снимая с Косолапова перстень, я уже знал, кому его отдам, но сделать это сумел лишь в мае. Служивший в Нижнетагильских заводах Перевозчиков попался на воровстве денежных плат, причитавшихся его солдатам за кабанные работы для Сигова, пришлось мне туда поехать, благо дороги уже просохли. Вытрясши из него эти деньги, я отправился к памятному мне по прежним приездам домику недалеко от Входо-Иерусалимской церкви.

Мосцепанов бежал из Перми, Косолапов – из Екатеринбурга. Вероятность их нечаянной встречи в горах и чащобах на отделяющем один из этих городов от другого пространстве в сотни верст была ничтожно мала, значит, они встретились не случайно или через эту встречу обоих вела к смерти судьба, а она избегает прямых путей. Имелось, правда, объяснение попроще: у беглых по всему Уралу есть тайные тропы, на какой-то из них они и пересеклись на горе друг другу. Косолапов убил Мосцепанова и забрал перстень, но вытисненные на нем буквы погубили его самого.

Мне следовало отослать мою находку в Пермь, чтобы там могли прекратить поиски беглеца, но я доложил берг-инспектору Булгакову и губернатору Тюфяеву, что перстень, которым Косолапов припечатывал свои бересты, мною не найден, и оставил его у себя.

Перед разговором с Натальей на душе у меня было неспокойно. Осенью она узнала, что Мосцепанов умер от сердечного удара, зимой я сам же сказал ей, что он жив, а теперь ей предстояло вторично услышать о его кончине. Камень раскалывается, если попеременно поливать его то горячей водой, то холодной, но Наталья выслушала меня без воплей и даже без слез.

С облегчением я отдал ей перстень.

Она принялась крутить его в пальцах, надевая то на один, то на другой. В этом не было бы ничего особенного, если бы не сомнамбулические движения, совершаемые ею словно во сне или под воздействием чьей-то таящейся у нее в душе темной воли. Казалось, не она шевелит пальцами, а покойник невидимой рукой перебирает их, примеряя кольцо на ее руку. Вот сейчас выберет, на какой лучше подходит, и ей уже никогда его не снять.

“Не надевай, – предостерег я ее, – не то станет к тебе ходить”.

Наталья тотчас же поняла, о ком речь, но не слишком встревожилась этой перспективой.

“И что?” – последовал вопрос.

“Сама скоро помрешь”, – сказал я.

Она кивнула, но отложила перстень не раньше, чем перепробовала пальцы на обеих руках и убедилась, что все они для него тонки.

Шарль-Антуан Фабье. Дневник инсургента

Июнь 1825 г

Египетская армия снабжена всем необходимым для длительной кампании, кроме зимнего обмундирования, да и в период осенних штормов высаживать 17-тысячный десант неудобно. В результате Ибрагим-паша со всем экспедиционным корпусом зазимовал на Крите. Рассказывают, что он сдержал данную отцу клятву, и за все эти месяцы ни разу не сошел с корабля на берег. Обет принесен им на Коране, но указывает на греческую основу его характера. Греки постоянно дают обеты совершить то-то или не делать того-то – и со спокойной душой их нарушают. От матери и родного отца Ибрагим-паша унаследовал привычку к первому, но ислам отучил его от второго.

Для греков время течет как для детей. В детстве, если мать обещала мне подарить щенка через полгода, это было всё равно как никогда. Теперь для меня полгода назад – вчера, полгода вперед – завтра, но в военном министерстве считали весну чем-то настолько далеким, что не видели смысла задумываться о ее приходе и что-либо в связи с этим предпринимать. Легкомыслие и фатализм ближе друг к другу, чем принято думать.

Мои советы пропускались мимо ушей. Иностранцам здесь не доверяют, ни один филэллин не получил назначения даже на низшую офицерскую должность. Мне не раз намекали, что если я хочу командовать греками, то должен принять их веру. Попытки объяснить, что я – атеист, производят такое же впечатление, как если бы я объявил себя выходцем с того света.

Кто-то из филэллинов не вытерпел унижений и уехал, другие доказывают свою храбрость рядовыми. Сначала я предлагал правительству сформировать регулярный полк, потом – батальон, но не добился и этого. Под моим началом шестьдесят филэллинов – и ни одного грека, не считая поваров и переводчика. Мы неплохо зарекомендовали себя в походах, что не мешает грекам презирать нас за плохое знание их языка, за скромное платье, за ружья без украшений, за попытки дать им понятие о строе и отучить от привычки при виде неприятеля орать во всё горло и палить из мушкетов кто во что горазд. Их былые победы объясняются тем, что турки воюют еще хуже, и постоянно испытывают нужду то в провианте и фураже, то в свинце и порохе. Всё это расхищается турецкими военачальниками, которые еще худшие воры, чем греческие.

В Навплионе жизнь текла своим чередом и после того, как Ибрагим-паша десантировал в Модоне две пехотных дивизии. Они подготовили плацдарм для вторжения, а остальной корпус высадился там месяц спустя. Весь этот месяц греки пребывали в полной безмятежности. Тщетно я убеждал их отбить Модону до прибытия главных сил Ибрагим-паши. Министерские чиновники заверяли меня, что грязные арабы уберутся в свой Египет, как только завидят храбрых арматолов с их мушкетами, а пока пьянствовали, делили должности, ссорились из-за денег и женщин.