От этой цивилизации осталось несколько бесподобных реликвий, ведь она была очень богата золотом; находившаяся под мощным влиянием минойского искусства, она к тому же содействовала слиянию греческой культуры и культур коренных народов на материке. Организационная основа микенской культуры уходила корнями в патриархальные представления о добре и зле, но не только в них. Тяга к формализации бытия, обнаруженная в письменах на табличках из Кносса, а также из Пилоса, расположенного на западе Пелопоннеса, отнесенных приблизительно к 1200 году до н. э., свидетельствует о ветре перемен, дувшем с Крита в сторону материка. В каждом значимом городе правил свой царь. Царь в Микенах считался главным в сообществе воевод-землевладельцев, издольщиками и рабами которых были коренные островитяне, и, возможно, с самого начала он был главой своего рода федерации царей. Сохранилась хеттская дипломатическая переписка, свидетельствующая об определенной степени политического единства в микенской Греции. В табличках Пилоса обозначен тщательный надзор и контроль над жизнью общины, а также важные различия между чиновниками и, в более существенной степени, между рабом и свободным человеком. Нам не дано знать, что такие различия означали в реальности. Не так много нам известно и о хозяйственной жизни, лежащей в основе культуры, кроме того, что централизованное управление ею велось из царского двора, как это было на Крите.

Какой бы ни была материальная основа культуры, наиболее зримо представленной в Микенах, к 1400 году до н. э. она распространилась по всей материковой Греции и многим островам. Она представляла собой единое целое, хотя устойчивые различия греческого диалекта сохранились, и по ним отличали один народ от другого до классических времен. Микены пришли на смену критскому торговому владычеству в Средиземноморье и заняли там господствующее положение. Микенские купцы открыли торговые фактории в Леванте, и их уважали как носителей власти хеттские цари. Иногда микенские экспортные гончарные изделия вытесняли минойскую глиняную посуду, и даже сохранились примеры того, как за минойскими поселенцами следовали поселенцы микенские.

Микенская, если можно так выразиться, империя находилась на подъеме в XV и XIV веках до н. э. Некоторое время ей на пользу шла слабость Египта и дробление хеттской власти; пока великие державы ушли на второй план, этот небольшой народ, обогатившийся за счет торговли, занимал незаслуженно высокое место в окружающем мире. Микенские поселения возникли на побережье Малой Азии; торговля с другими азиатскими городами, особенно с Троей, расположенной у входа в Черное море, бурно развивалась. Но примерно с 1300 года до н. э. заметны некоторые признаки увядания. Одной из причин может показаться война; ахейцы в конце столетия захватили важные районы во время нашествия на Египет, а в наше время их набег, осуществленный около 1200 года до н. э. и увековеченный в эпосе как «Осада Трои», мы считаем великим. Тревожными предпосылками к этим событиям послужила серия династических мятежей в самих микенских городах.

На пороге стояли времена, которые можно назвать «темными веками» бассейна Эгейского моря, и они точно так же покрыты завесой тайны, как все, что происходило на Ближнем Востоке приблизительно в то же время. К моменту, когда пала Троя, новые вторжения варваров на территорию материковой Греции уже начались. В самом конце XIII века некоторые большие микенские центры подверглись разрушению, возможно, в результате землетрясения или вторжения врагов, и первая Греция раздробилась на не связанные между собой поселения. Микенская цивилизация перестала существовать, но население покинуло не все свои родные места, по крайней мере, кто-то там оставался. Около X века до н. э. вроде бы заметно оживление. В тогдашних легендах много говорится об одной конкретной группе переселенцев, названных дорийцами. Энергичные и храбрые, они остались в народной памяти как потомки Геракла. При всей опасности спора по поводу существования более поздних диалектов греческого языка у вполне определенных и компактных групп древних завоевателей, по традиции их относят к носителям дорийского языка, который сохранился до классической эпохи как диалект, а те группы поместили отдельно. В этом случае, как полагали ученые, традиция находила оправдание. Дорийские общины в Спарте и Аргосе, позже ставших городами-государствами, образовывались сами собой.

Но другие народы тоже помогали формированию новой цивилизации в то смутное время. Наибольших успехов добились те, кого позже определили как народ, говорящий на «ионическом» наречии греческого языка раннего Средневековья. Выходцы из Аттики (где Афины либо сохранились, либо ассимилировали захватчиков, которые пришли вслед за микенцами), они пустили корни на Кикладах и в Ионии, в настоящее время турецком побережье Эгейского моря. Здесь в качестве переселенцев и пиратов они захватили или основали города, если не на островах, то почти всегда на побережье или около него, которые в будущем превратились в города-государства народа-морехода. Часто места, которые они выбирали, оказывались уже занятыми микенцами. Иногда, в Смирне, например, они заняли место поселившихся здесь раньше греков.

Таким образом, складывается картина, в лучшем случае невразумительная, и по большому счету для ее восприятия сохранились только разрозненные доказательства. Однако из такой сумятицы постепенно снова должна появиться гармоничная цивилизация, существовавшая в Эгейском бассейне в бронзовом веке. Хотя сначала предстояло пережить века раскола и сепаратизма, нового периода провинциализма в космополитическом мире. Торговля едва дышала, а связи с Азией зачахли. Им на смену шло физическое переселение людей, иногда века требовались на то, чтобы сформировать новые устойчивые типы общин, однако вырисовывались зачатки будущего греческого мира.

Случился колоссальный откат в цивилизованной жизни, который должен напомнить нам о том, насколько хрупкой могла быть цивилизация в античные времена. Наиболее наглядным доказательством этой хрупкости стал мор, случившийся в 1100 и 1000 годах до н. э. Он принял настолько широкий размах и проявился с такой жестокостью, что некоторые ученые искали объяснения во внезапном катаклизме, проявившемся, возможно, в эпидемии чумы или изменении климата до такой степени, что сразу и кардинальным образом сократилась и без того небольшая пахотная территория на Балканах и склонах Эгейского побережья. Какой бы ни была причина, последствия случившегося можно наблюдать в отказе людей от изящества и высокого мастерства; прекратилась обработка твердых самоцветов, роспись фресок и изготовление тонких гончарных изделий. Культурная преемственность от пожилых к молодым могла существовать только в виде изустно передаваемых песен, мифов и религиозных представлений.

Это тревожное время очень скупо, смутно и неточно отражено в поэтических балладах, позже записанных как легенды в «Илиаде» и «Одиссее». Они включают сюжеты, передававшиеся на протяжении нескольких поколений в форме сказаний, происхождение которых лежит в традиции, практически современной событиям, излагаемым в них, хотя позже их приписали одному поэту – Гомеру. Как раз с тем, о чем сложены эти сказания, труднее всего согласиться; последнее время отмечается единодушие в том, что речь не может идти о микенских временах, тем более о том, что происходило сразу после них. Центральный эпизод «Илиады» с описанием штурма Трои не имеет ничего общего с реальностью, хотя в самом произведении автор мог рассказать о реальных действиях ахейцев по силовому урегулированию обстановки в Малой Азии. Верить остается разве что в скудную социальную и концептуальную информацию, содержащуюся в этом поэтическом произведении. Хотя Гомер передает впечатление о некоторой особой исключительности, признанной за микенским царем, речь идет о постмикенском бассейне Эгейского моря VIII века до н. э., когда по прошествии «темных веков» начинается возрождение. Перед нами предстает общество, возглавляемое военачальниками-варварами, а не правителями, распоряжающимися регулярными армиями или контролирующими бюрократию как монархи Азии. Гомеровские цари выглядят величайшими среди крупной знати, главами знатных семей, их признанная власть умеряется действительной властью практически равных им подданных и измеряется способностью навязать им свою волю; их жизнь представляется беспокойной и обременительной. В этих стихах лишь урывками освещается первобытное общество, все еще пребывающее в расстройстве, возможно, уже стабилизирующееся, но не настолько передовое, каким были Микены, и даже смутно не предвещающее того, чем предстоит стать Греции.