Внезапно на площадку перед Бурнером вылетели, развернулись и, демонстрируя идеальную синхронизацию, застыли, оставив между собой достаточно широкие промежутки, три черных «ренджровера».

Под треск и вспышки фотокамер Бурнер шагнул к ближайшему, но, прежде чем успел его достичь, передняя и задняя дверцы распахнулись, и перед ним появились четыре устрашающего вида громилы. Все за шесть с лишком футов ростом, все в одинаковых черных костюмах и белых рубашках с узкими черными галстуками, с микрофонами на ухе и в солнцезащитных очках с широким охватом. Общим у всех четверых было и кажущееся отсутствие шеи — голова как будто сидела непосредственно на плечах.

Второй набор великанов в черных костюмах высыпался из другой машины. Выбравшегося из третьей машины белого мужчину лет тридцати пяти, среднего роста, в темном костюме и галстуке сопровождали три серьезного вида женщины, лет тридцати с небольшим, как решил для себя швейцар с цепким, внимательным взглядом.

— Здравствуйте, джентльмены! — обратился Бурнер к первой группе.

Один из громил, рядом с которым Кинг-Конг показался бы цирковым карликом, посмотрел на него сверху вниз.

— Эт’ Гранд? — спросил он с сильным американским акцентом.

— Он самый, сэр, — приветливо ответил швейцар. — Хорошо долетели?

Человек из третьей машины направился прямиком к Бурнеру. Волосы у него были иссиня-черные и зализаны назад, а разговаривал он уголком рта и с резким акцентом. Швейцару он напомнил одного из его любимых голливудских артистов, Джеймса Кэгни.

— Мы тут как передовая группа охраны Геи. О багаже позаботитесь?

— Конечно, сэр.

Американец сунул ему в ладонь пачку банкнот. Уже позже, пересчитав бумажки, швейцар понял, что получил тысячу фунтов. В вопросе о чаевых Гея всегда исходила из того, что платить надо много и вначале. На ее взгляд, тянуть до последнего дня бессмысленно и вредно. Хочешь, чтобы тебя хорошо обслужили, заплати сразу.

В отель телохранители входить не стали, но выстроились у вращающихся дверей — по четыре с каждой стороны.

Несколькими секундами позже собравшаяся через дорогу толпа разразилась приветственными криками, а репортеры снова защелкали фотокамерами. Черный «бентли»-седан выкатился на площадку перед отелем и четко занял место между первым и вторым «ренджроверами».

Колин Бурнер тут же устремился к машине, но четыре охранника, блокировав подходы, оказались проворнее. Один из них открыл заднюю дверцу. Секундой позже на помощь им подоспели двое громил из другой четверки. Звезда и ее сын вышли из салона под ослепляющий залп фотовспышек и крики папарацци: «Гея!», «Гея, сюда!», «Гея, привет!», «Сюда, Гея!», «Гея, дорогая, мы здесь!».

Она была в элегантном костюме из верблюжьей шерсти и с улыбкой на лице; мальчик — в мешковатых джинсах, серой футболке с эмблемой «Лос-Анджелес Доджерс» — хмурился. Повернувшись к фотографам и шумной толпе за дорогой, Гея помахала им и тут же скрылась из вида, взятая вместе с сыном в кольцо телохранителей. Группа миновала восторженных поклонников с конвертами от дисков и буклетами, прошуршала через вестибюль и устремилась прямиком к лифтам.

Никто из ее свиты не обратил внимания на худощавого, мертвенно-бледного мужчину в затрапезном сером пиджаке и кремовой рубашке, стоявшего в сторонке с газетой в руках и, очевидно, ждавшего то ли приятеля, то ли такси.

А вот он заметил все.

— Ты что, упал с велосипеда? — спросила Энджела Макнил, прижимая к груди тоненькую папочку.

Эрик Уитли, сидевший в своем похожем на склеп офисе, пребывал в нервно-возбужденном настроении. Сегодня все шло не так. Все. Он собирался прийти раньше обычного, чтобы и уйти немного раньше, но вместо этого, впервые за все время работы в этой бухгалтерской фирме, опоздал.

И вот теперь его отрывают от ланча. Эрик Уитли терпеть не мог, когда ему мешали есть. Прием пищи он считал делом личным и даже интимным.

Сэндвич с тунцом и тонко порезанным помидором на кусочке цельнозернового хлеба, уже надкушенный, лежал на вскрытой упаковке. Рядом — батончик «твикс», яблоко и бутылка газированной воды. Тут же газета, брайтонский «Аргус», с броским заголовком на первой странице «Брайтон сходит с ума по Гее!».

— Нет, не упал. Я никогда еще не падал с велосипеда. По крайней мере, очень давно.

Эта женщина появилась здесь недавно. Профессиональный бухгалтер, овдовевшая два года назад, она уже некоторое время пыталась подружиться с Эриком, единственным в фирме мужчиной. Ничего привлекательного в нем не было, но она чувствовала, что он тоже одинок. Может быть, они сошлись бы, ходили иногда в театр, на концерты. Но как же трудно понять Эрика Уитли! Из коротких разговоров с ним Энджела Макнил знала, что он не женат и подружки у него вроде бы тоже нет. Гей? Нет, не похоже. Она провела пальцем по щеке, там, где у него красовалась царапина.

— Что случилось?

— Кот, — коротко объяснил Эрик Уитли.

Она улыбнулась.

— У тебя есть кот? И у меня тоже!

Эрик снова взглянул на сэндвич. Хотя бы ушла поскорее — он пропустил завтрак и очень проголодался.

— Да, есть.

— А что за кот? Какой породы?

— Той, что царапается.

— Ты такой забавный! — Она усмехнулась, протиснулась между каталожным шкафом и письменным столом и положила папку на стол. — Мистер Филайн просил узнать, не сможешь ли ты составить месячный отчет по «Роусон текнолоджи». Нужно как можно скорее. Сегодня успеешь?

«Все что угодно, только бы ты оставила меня в покое», — подумал Эрик Уитли и кивнул:

— Да.

И все равно она не уходила.

— Тебе камерная музыка нравится? В воскресенье в Соборе концерт, и подруга дала мне несколько билетов. Я к тому, что если ты ничем таким не занят…

— Не нравится. Но за предложение спасибо.

Она посмотрела на газету.

— Только не говори, что ты поклонник Геи Лафайет?

Он помолчал, думая, как ответить так, чтобы поскорее от нее избавиться.

— Вообще-то да. Я большой ее поклонник.

— Серьезно? И я тоже.

Он едва не застонал от досады.

— Ну вот. Кто бы мог подумать, да?

Она посмотрела на него уже другими глазами:

— Ну и ну. А ведь ты, Эрик Уитли, та еще темная лошадка!

Его уже распирало от раздражения. Да как же, черт возьми, избавиться от этой проклятой женщины! Он натужно улыбнулся:

— Грешки ведь за каждым водятся, да?

— Да, точно. Это ты верно сказал. Грешки за каждым водятся. За каждым, да?

Он поднес палец к губам:

— Только никому не говори.