class="v">Звал себя и Воробей

Сверхмогучим Воробьищем…

В наше время крупных краж

И свирепых спекуляций

Сдан в архив без апелляций

Исторический кураж.

Нет гордыни, хоть убей!

Всяк в толпу пугливо жмется,

И разбойник Воробей

Воробейчиком зовется…

«Новый Сатирикон», 1915, № 46

Обыватель

Ах, Господи Боже,

Чего же, чего же?

Не знаю, — досада.

Чего бы мне надо?

Восторга?.. Порыва?..

Подумаешь, — диво!

Нирваны?.. Не надо.

Досада, досада!..

На выставку?.. Скучно.

В театр?.. Несподручно.

На лекцию?.. Скука.

Взять книжечку?.. Мука.

Чего же мне надо?

Стакан шоколада?

Ни кофе, ни чаю, —

 Убей, — не желаю.

Отрады молитвы?

Иль отзвуков битвы?

Шантанного танго

Иль яри мустанга?

* * *

Тоскливо… Тоскливо.

Стаканчик бы пива.

О, где ты, отрада?..

Пивишка мне надо!

Я душу больную

Отвел бы в пивную.

 За стол усадил бы,

И пил бы я, пил бы…

О, муки надрыва!

О, где же ты, пиво?!

Александр ВОЗНЕСЕНСКИЙ

Nihil[4]

Я часто прохожу к себе во флигель

И вижу каждый раз под будкой у ворот

Собаку старую с латинской кличкой Nihil.

Студенты звали так, и дворник так зовет.

Умело брошена студенческая кличка.

Вы знаете ли взгляд, когда еще он жив.

Но в нем уже «ничто»? И если б не привычка

Дремать здесь у ворот, на лапы положив

Свою спокойную всезнающую морду.

Собака старая издохла бы давно:

Так всеми благами пресыщенному лорду

Бывает — жить ли, умереть ли — все равно.

Я никогда не видел столько безразличья

Ко всем и ко всему. Такой покой нельзя

Напрасно нарушать, но — чудится — покличь я.

Она не шевельнет зрачком, по мне скользя.

Вдаль простирая взор и старческие скулы,

Поросшие седой лохматой бородой.

Она молчит. Слышны ль ей городские гулы,

И лай собак, и хохот дворни молодой?

Над ней рой жалящих, звенящих насекомых.

Взмахнув на них хвостом… да стоит ли того?

Она похожа на кого-то из знакомых.

Но только вспомнить не могу я, на кого.

«Новый Сатирикон», 1915, № 30

У нас всегда 1-е апреля

Ну, хоть первого апреля — в день, когда разрешено, —

Врите вдосталь, врите щедро, лейте враки, как вино!

Выходите на пороги отомкнувшихся дверей

И ревите вольным ревом разыгравшихся зверей.

Похваляйтесь тем, что ваши домочадцы, как в раю.

Не насытятся, смакуя долю сладкую свою.

Выходите, папы, мамы, выволакивайте всех

Ребятишек, чтобы миру показать их «бодрый смех».

Жены сверху, жены снизу, из квартир и этажей

Выбегайте, щеголяя буйной радостью мужей.

Ковыляйте и мужчины, затаив на сердце шрам

И с размазанной улыбкой по измученным губам.

Выползайте, журналисты, из редакций: полным ртом

Уверяйте, что в «принципах» — весь ваш «стол» и весь

ваш «дом».

Эй, художники, поэты и носители идей,

Заполняйте дыры улиц и прорехи площадей.

Шумом, гулом, визгом, звяком ваших лгущих голосов

Заглушайте правду жизни: к черту правду! На засов!

Ах, хотя бы врали смачно, врали смело, как борцы,

Если правды ваши дрянны, как гнилые огурцы.

Пусть хоть этот лживый праздник будет весел, будет пьян.

Пусть хотя б в одном обмане надоест и вам обман.

Выходите ж, выбегайте, выползайте, господа. —

Будем врать, чтоб уж навраться нам сегодня на года…

И авось настанет чудо! Солнце к завтрему взойдет

И увидит: кто-то где-то дышит, смотрит… и не врет!

«Новый Сатирикон», 1916, № 14

Владимир ВОИНОВ

Жизнь человека

Сидел в трактире. Пил и ел.

Потом внезапно заболел.

Потом упал на грудь земли.

Потом подняли, повезли.

Потом мозги окутал мрак…

Карета черная… Барак…

Носилки подали…

Кладут… Несут…

Опять кладут… Капут!

«Сатирикон», 1909, № 41

Музыкальный критик Дурной

Басня, пожалуй

Однажды, а когда — я позабыл число,

Дурного на концерт зачем-то принесло.

Окинул взором зал. взял место, где не глушит.

Уперся в землю лбом, развесил чинно уши

И принялся внимать с улыбкой на тубах

Тому, что написал когда-то немец Бах.

Ворочались смычки,