Конечно, французские дамы были весьма раздосадованы поведением Дашковой и выражали свое разочарование в самых неприятных словах. Рюльер писал графине д’Эгмон в 1773 году: «Кое-кто, это правда, из тех, кто был знаком с княгиней Дашковой во время ее путешествий, не узнал в ней той юной княгини, что заинтересовала их в моем рассказе. Я прошу их обратить внимание, что она описана там в возрасте восемнадцати лет и что я сам объявил в заключении об изменении, произошедшем с ней в результате опалы… Она потеряла в таком нежном возрасте всякие иллюзии относительно удачи, дружбы и славы. Унижение нанесло вред этому пылкому и благородному характеру, который побудил ее принести в жертву свою семью»[257].

Дидро написал в целом объективный отзыв о Дашковой, которая в двадцать семь лет не была красива и выглядела почти на сорок: «Печальная жизнь ее отразилась в ее внешнем виде и сильно расстроила здоровье»[258]. В «Характеристике княгини Дашковой» Дидро пишет: «Небольшого роста, с открытым и высоким лбом; с полными раздувшимися щеками, с глазами среднего размера, несколько заходивши под лоб, черными бровями и волосами, немного плоским носом, широким ртом, толстыми губами, круглой и прямой шеей, национальной формы, с выпуклой грудью — она далеко не очаровательна; в ее движениях много жизни, но не фации; ее манеры симпатичные. Общее выражение лица производит благоприятное впечатление. Характер ее серьезный, она говорит по-французски свободно; разговор ее сдержанный, речь простая, сильная и убедительная. Сердце ее глубоко поражено несчастиями; и в образе мыслей ее проявляются твердость, высота, смелость и гордость. Я убежден, что она любит справедливость и дорожит своим достоинством»[259].

Этот портрет не был однозначно лестным, и все же Дашкова произвела впечатление на Дидро. Он отметил, что она была живой, смелой и решительной женщиной. Ее прямота, язвительность и эрудиция привлекли его. Серьезная, красноречивая, задумчивая и полная достоинства, она выглядела как «решительный враг личной светской жеманности»[260]. Хотя она бегло говорила по-французски, в его глазах она была воплощением русскости, русской женщиной «телом и душой», которая высоко ценила справедливость, идеи которой были благородны и выражены убежденно. Она любила науку и искусство и питала отвращение ко всем формам угнетения: «Она искренно ненавидит деспотизм и все проявления тирании»[261].

Все же англофилия Дашковой не понравилась Дидро и оскорбила его чувство национальной гордости. «Она так любит англичан, что я боюсь за ее пристрастие к этому антимонархическому народу в ущерб моей собственной нации»[262]. Когда их разговор перешел к политике, Дашкова защищала преимущества конституционной монархии, основанной на английской парламентской системе управления. Как и большинство членов ее семьи, включая братьев Семена и Александра, она придерживалась проанглийских взглядов, а ее восхищение Англией считалось в то время либеральным. Она говорила с Дидро открыто и объективно о существовавшем в России правительстве и, решительно придерживаясь конституционной формы правления, чувствовала, что Россия еще не готова принять ее. Ее критический анализ тогдашней ситуации в России исключал Екатерину, о которой она высказывалась с восхищением, несмотря на многие разочарования. Возможно, ее споры с Дидро повлияли на его решение посетить Россию.

Дидро не мог игнорировать главное противоречие в жизни Дашковой, да и она не могла удовлетворительно обосновать несопоставимость идеалов, которых она искренно придерживалась, и реальности крепостничества. В течение XVIII века положение крепостных в России ухудшилось, а их экономическая эксплуатация привела к полной зависимости от хозяев. Следовательно, было неизбежно, что в один из вечеров вопрос о крепостном праве в России всплывет, и Дидро спросил Дашкову о рабстве крестьян, от которого она зависела экономически. В середине столетия по всему цивилизованному миру в образованных кругах обсуждалось разительное противоречие между просвещенными принципами неотъемлемого достоинства всех людей и мерзостями рабства и крепостничества. Европеизация России привела к конфликту новых идей социальной организации, естественного права, прав человека и равенства с экономической зависимостью России от сельского хозяйства и труда крепостных. «О духе законов» Монтескье и статьи французских философов склоняли русских мыслителей к отмене угнетения во всех его формах. Екатерина в «Наказе» также широко использовала труд Монтескье при анализе природы правления и социальных структур. Хотя она и намекала на возможную отмену крепостного права, но, встретив сопротивление дворянства, отложила свое предложение.

Екатерина поощряла публичное обсуждение проблем крепостного права. В 1765 году представители либерального дворянства от имени Вольного экономического общества объявили конкурс сочинений по вопросу крепостного права и о желательности крестьянского владения землей. Победителем вышел Беарде де л’Аббай, член Дижонской академии, работа которого акцентировала самоочевидную истину, что свобода желаема для всех. Описывая тяжелые условия жизни крестьянства в России, он утверждал, что реформы нужно как следует подготовить и они не должны начинаться преждевременно. Он заключал, что постепенное освобождение стоит на повестке дня и что крестьяне должны «быть готовы принять свободу, до того как им будет передана какая-либо собственность»[263]. Так как дворяне становились все более зависимыми от своих крепостных и считали их своей собственностью и мерой богатства, они приветствовали обоснования продолжения существования этого жестокого и одиозного порядка[264]. Отец Дашковой поддержал выигравшую работу и в ноябре 1767 года выступил в Уложенной комиссии за ее публикацию на русском и французском языках. Тезис Беарде де л’Аббая был приемлем для дворянства и для Дашковой, а ее аргументы в споре с Дидро отражали многие его позиции.

В «Записках» Дашкова представила встречи с Дидро как повод рационализировать и оценить свои взгляды на крепостное право, поскольку разбор очевидных несоответствий в ее идеях мешал представлять Россию и ее собственную жизнь в положительном свете. Она чувствовала необходимость серьезной защиты, описывая диспут в форме монолога, где Дидро играл роль воображаемого оппонента, не предлагавшего никакой убедительной альтернативы ее незащищенной позиции. Такая немногословность со стороны Дидро очень маловероятна, поскольку он был весьма красноречив и не лез за словом в карман. Казалось очевидным, что в свете влиятельных и просвещенных европейских понятий о естественных правах личности крепостное право должно было быть отвратительным для Дашковой. Однако ее слова и действия не были выражением чувства негодования или отвращения. Она отвергала крепостничество только в принципе, но на практике не могла игнорировать экономические и социальные факторы. Дашкова чувствовала, что крестьяне не способны еще существовать без хозяйского руководства и было бы ошибкой рассказать им об их положении. Поэтому «самая передовая русская женщина XVIII века поясняла, что народ напоминает ей слепца, счастливо живущего на вершине скалы и не ведающего об этом. Внезапно прозрев, он станет глубоко несчастен»[265].