Густав, уже усталый, с ноющими от переноски бревен плечами, трудился со своей командой тут же: собирал бревна для переноски на стройплощадку. Он неплохо справлялся, даже стал бригадиром и отвечал за собственное подразделение из двадцати шести человек. «Мои парни мне верны, – писал он, – мы с ними как братья и всегда держимся вместе». Дружба была очень ценной и, к сожалению, недолгой. В феврале многих друзей Густава, «всех крепких мужчин», отослали из лагеря с еще одной партией «инвалидов», а на следующий день, как обычно, вернули оставшиеся от них вещи, протезы и очки. «Все думают, завтра может прийти моя очередь. Ежедневно, ежечасно смерть стоит у нас перед глазами».

В феврале эсэсовцы убили раввина Арнольда Франкфуртера, который поженил Густава и Тини в 1917-м; они пороли и пытали его до тех пор, пока истерзанное тело старика не сдалось. В изувеченных останках невозможно было опознать солидного бородатого раввина из Вены. Перед смертью равви Франкфуртер попросил одного из друзей передать традиционное иудейское пожелание благополучия его жене и дочерям: «Zayt mir gezunt un shtark» – «Будьте здоровы и крепки ради меня»[252]. Густав прекрасно помнил день своей свадьбы, красивую маленькую синагогу в Россауэр-Казерне, венской армейской казарме; себя в парадной форме с серебряной медалью за мужество, сверкающей на груди, и Тини в изящной шляпке и темном пальто, почти что пухленькую, еще до того, как материнство и десятилетия лишений выточили ее фигуру, сделав изящно зрелой.

Сняв шапку и проведя рукой по шершавому бритому черепу, Густав поглядел вверх, где смыкались кроны деревьев. Со странным чувством, отдаленно напоминавшим удовольствие, он надел шапку обратно и вздохнул. «В лесу чудесно, – записал он в своем дневнике. – Если бы только мы были свободны; но колючая проволока всегда у нас перед глазами».

Работать в тот период приходилось еще тяжелей, чем обычно; с января в лагере появился новый комендант, майор СС Герман Пистер. «Теперь в Бухенвальде все будет по-другому», – объявил он заключенным[253] и сдержал обещание. Для них ввели обязательные физические упражнения: теперь арестантов поднимали на полчаса раньше, раздевали до пояса и перед перекличкой заставляли заниматься гимнастикой.

Ненависть Гитлера к евреям разрослась дальше всех мыслимых пределов. Нападение на Советский Союз не привело к ожидаемому стремительному покорению всей страны. В Рейхе наступил продовольственный кризис, а партизаны-коммунисты преследовали его войска повсюду от Франции до Украины. В воспаленном нацистском мозгу все это была вина евреев; сначала они спровоцировали войну своим мировым заговором, а теперь препятствовали продвижению Германии вперед[254]. В январе 1942-го верхушка СС пришла наконец к окончательному решению еврейского вопроса. Массовые депортации, эмиграция и заключение в лагеря не сработали. Требовались более суровые и решительные меры. Какими именно они будут, от общественности держали в секрете, однако система концлагерей уже подвергалась пересмотру. Евреи оказались под еще более пристальным и враждебным надзором, чем раньше. В Бухенвальде эвтаназии инвалидов, голод, издевательства и убийства значительно сократили количество еврейских узников, которых к марту осталось там всего 836 – из почти восьми тысяч заключенных в целом[255]. Остальным жизнь сохранили только потому, что они являлись неплохой рабочей силой, но и это не могло продлиться долго, поскольку в высших эшелонах постоянно шли разговоры о создании «Рейха без евреев».

Краткой эйфории Густава, залюбовавшегося на трепещущие зеленые кроны, быстро пришел конец. Под его руководством команда начала поднимать и перетаскивать бревна. (Телеги для этого не полагалось; дерево они таскали руками вверх по лесистому склону). Густав уделял большое внимание распределению нагрузки; он хорошо понимал, что многие члены его команды слишком истощены и не перенесут еще одного подъема в гору с бревном на плечах. Потихоньку он распорядился, чтобы они только притворялись, будто вес приходится и на них; если действовать осторожно и изображать усилия, то все будет в порядке. Он сам взвалил на плечо один конец бревна, и команда пошла вперед.

На подходе к стройплощадке, где их поджидали надзиратель и охранник СС сержант Грюель, они напоказ ускорили шаг. Последние несколько метров они практически бежали и опускали бревна тоже в ускоренном темпе. Это было опасно; много заключенных получали увечья и погибали, когда плохо уложенные бревна скатывались вниз и давили их[256].

– Что это вы делаете, еврейские свиньи?

Апоплексическая физиономия сержанта Грюеля возникла прямо у Густава перед лицом; он куда-то указывал своей тяжелой дубинкой.

– Эти животные вообще ничего не несут![257]

Густав посмотрел на своих подчиненных; они были не так убедительны, как следовало. Конечно, не имело смысла их винить, от усталости они почти не держались на ногах.

– Простите, мне очень жаль. Некоторые ребята так ус…

Дубинка Грюеля хлестнула его по лицу, развернув на сторону. Густав поднял руки, чтобы защитить голову, но дубинка, яростно подскакивая, заколотила его по пальцам. Он попытался отвернуться, и удары посыпались ему на спину. Когда Густав упал на землю, Грюель обратил свой гнев на других заключенных: врезавшись в толпу, он наносил удары во все стороны, избивая их до крови. Наконец, утомившись, он снова обернулся к Густаву и, тяжело дыша, сказал:

– Ты, еврей, тут бригадир. Заставляй своих еврейских животных работать получше. А об этом случае я обязательно доложу.