одно тонкое, почти невидимое на конце остриё и прокололи ему солнечное сплетение. Чарли пронзительно закричал на одной долгой высокой ноте. Ему почудилось, что кости будто высасывает из тела, оставляя на месте этого тела… какой-то тюфяк, студенистую медузу, распластанную на мёрзлом склизком камне…

Тонкие щупальца тащили его вверх, безжалостно выдирая из кожи, словно улитку, вытягиваемую из раковины, в которую она вросла. Чарли с ужасом ощутил, как мучительно рвётся на части что-то, до сих пор – всегда, изначально, вечно – бывшее единым. Дикая, нестерпимая боль обжигающим потоком хлынула в трахею, и его вопли на мгновение оборвались каким-то сдавленным бульканьем. Из открытого рта потекла кровь. Стоящая над Чарли женщина протянула руку и медленно провела тонкими пальцами по его перекошенным губам, не отрывая жадных рубиново-рдяных глаз от искажённого гримасой лица.

Захлёбываясь истошным, отчаянным воем, Чарли внезапно понял, что его зрение будто раздвоилось. Он ещё видел всё вокруг себя: чёрные скалы, скалистые своды, четыре расплывающихся лица с вглядывающимися в него светящимися алыми глазами. И одновременно с этим он видел собственное тело, распластанное на камне, и стоящие вокруг него неподвижные фигуры. Видел, как это тело, пронизанное розовыми лучами, корчится и пытается оторваться от скользкой плиты, видел свои разметавшиеся по камню, склеившиеся от слизи волосы, видел, как распахивается рот, и слышал свой захлёбывающийся голос:

– Нена-а-адо!!

И тут бесконечные кладки странных яиц на скалах внезапно осветились ярким лиловатым светом и вдруг раскололись, и оттуда хлынули, собираясь в чёрные шевелящиеся потоки, стаи жутких тварей, похожих то ли на огромных мокриц, то ли на скорпионов. Несметные количества каких-то жуков, муравьёв, сколопендр лавинами поползли вниз по стенам.

Чарли сумел ещё увидеть сверху, как медноволосый мужчина, улыбаясь и больше уже не глядя на каменную платформу, приседает на корточки и опускает ладони в эту чёрную копошащуюся массу – так люди опускают руки в бегущую проточную воду. Какая-то длинная блестящая гусеница взбежала по его плечу к шее и тут же опять соскользнула вниз. Другая волосатая многоножка, перебирая тонкими суставчатыми конечностями, взобралась рыжему на горло и обвилась вокруг него, словно колье. И остальные трое тоже подставили руки под блестящие подвижные живые струи, и вокруг запястий у всех четверых одновременно вспыхнули и засветились яркие пурпурно-красные кольца.

– Не-е-е-ет!!!

Полчища чёрных многоногих тварей накрыли его тело, вгрызаясь в кожу, облепили лицо, и Чарли разглядел, уже только сверху, – потому что глаза того, внизу, не видели уже больше ничего, – как тело под ним оплывает, словно свечной огарок, меняя форму. Силуэт, всё меньше напоминающий человеческий, удлинялся, делался полупрозрачным, невероятно костистым, с вытянутыми до земли тощими лапами, с широкими как лопаты ладонями, со сросшимися пальцами. Из туловища, совершенно лысого, в редких пятнах белой свалявшейся шерсти, вырастала крупная голова без ушей и носа, с безгубым ртом, с бритвенно-острыми зубами и крошечными, словно булавочные головки, глазами, с ветвящимися, как у оленя, рогами…

– Я не хочу!!! Я не хо-о…

А потом извивающийся чёрный рой хлынул в его разорванный криком рот.

– Нет, ты знаешь, я думал, что всё это займёт немного меньше времени, – сказал Вильф, снимая с плеча крупную глянцевито поблёскивающую чёрную осу с острыми птичьими крыльями и толстым подрагивающим жалом, всё ещё путающуюся в густых медных локонах. – Чёрт, ай, щекотно… Мне он сперва показался, в общем-то, таким, хм… весьма податливым.

– Думаю, дело не в этом. Владетелю ведь тоже хочется иногда слегка растянуть удовольствие… и я его понимаю, – Тео усмехнулся, сворачивая в узкий переход со стенами из слоистой тёмной пемзы. – Всё-таки такая экспрессия, м-м… как ты думаешь? Нет, люблю энтузиастов, – он покачал головой.

Они вышли в просторную пещеру-зал, пол которой был усыпан красноватой шершавой галькой. Вдоль витых зеркальных колонн тянулись к потолку толстые серые стебли, сочащиеся липким бледно-розовым соком и густо пахнущие чем-то кисловатым, словно подгнивающее сырое мясо. Гигантские листья их, похожие на острые челюсти с шевелящимися раздвоенными языками, были покрыты полупрозрачными соляными кристаллами.

– С другой стороны, знаешь… – начал Вильф и вдруг замолчал, глядя Тео за спину. Тот обернулся.

Из-за груды обросших фиолетовым мхом валунов, с хрустом придавливая ногами каменную крошку, к ним приближался Тим. Побелевшие губы мальчишки были плотно сжаты, на щеках горели красные пятна.

– Я не сопливенький! И я не боюсь, – громко выпалил он, не отрываясь глядя на Вильфа.

Тео с любопытством перевёл взгляд на рыжеволосого.

Тот подбросил осу в воздух, и тварь, со стрекотом трепеща крыльями, тут же исчезла в узкой глубокой щели, змеящейся по скалистому своду.

– Да ну? – улыбнулся он и сделал шаг к Тиму, разминая ладони. – Докажи мне.

* * *

Длиннорукий открыл глаза в глубине иссиня-зелёного вечереющего леса – и сразу закружил на месте, топча тяжёлыми кривыми лапами мягкий мох и оглушительно взрыкивая от жгучей боли в ступнях. Непроглядная чаща вокруг него вздыхала и шевелилась, как живая. Длиннорукий ощущал, как дышат деревья, и как дышит низко нависшее над ним пасмурное небо, и как низкорослые растения вокруг вдыхают и выдыхают тысячами хищных маленьких ртов-пор. Эта воздушная пульсация, пахнущая болотом и прелью, была душной и прогорклой и вызывала нарастающую тягостную тревогу.

Длиннорукий хотел есть – болезненно, невыносимо, мучительно. Нестерпимый голод судорогами сводил его внутренности, и длиннорукий глубоко втягивал в себя ледяной вечерний воздух, наполненный струями манящих и дурманящих запахов. Кислые и горькие, далёкие и близкие, странные и будоражащие, эти запахи без спроса забивались в горло, царапая его невидимыми остриями. Над казавшейся в сумерках чёрной травой поднимался густой холодный туман, пахнущий травяными соками, близкой трясиной и звериными следами на тайных тропах…

И человеком. Мягкой кожей женщин и сочной плотью мужчин, сладким жиром детей и хрупкими костями стариков.

Он слышал, как вдалеке бьётся несколько человеческих сердец.

Где-то там бродила еда. Тёплое мясо.

Длиннорукий остановился, прислушиваясь к звукам леса, к шуму ветвей, поскрипыванию рассохшихся стволов, карканью и приглушённым выкрикам невидимых лесных тварей. В голове его гудел несвязный хор визгливых монотонных голосов. Шипящие змеи скользили меж корней деревьев, какие-то птицы шуршали в кустах и хлопали крыльями, ухая и перекликаясь. Крошечные, почти невидимые мошки с тонким звоном мельтешили вокруг, путались в его редкой шерсти, заползали в складки ороговевшей кожи, вызывая под ней отвратительный тянущий зуд. Этот лес, его тени и утробные голоса пытались вывернуть длиннорукого наизнанку, подчинить себе и растворить в себе. Он чувствовал каждую ветку каждого дерева, как собственные задевающие землю уродливые пальцы.

И еще он чувствовал ТЕХ.

ТЕХ было двое, и они ощущались звонкими золотистыми