Положение усугубилось после того, как французский король Людовик XIV с 1660-х годов начал угрожать голландцам на суше. Поскольку угроза была даже еще серьезнее, чем сто лет назад, когда Нидерланды воевали с Испанией, голландцам пришлось значительно увеличить армию (к 1693 году она насчитывала 93 тыс. человек) и усилить гарнизоны в крепостях на своих южных границах. Это был двойной удар по Нидерландам. Во-первых, голландцам пришлось значительно увеличить свои военные расходы, что привело к ощутимому росту военного долга, процентных выплат, а также акцизных сборов и заработной платы, что в долгосрочной перспективе подорвало конкурентоспособность страны в коммерческом плане. Во-вторых, война нанесла серьезный урон человеческим ресурсам страны, в которой каким-то чудесным образом численность населения долгое время оставалось на уровне порядка двух миллионов человек. Поэтому тревоги относительно ожесточенных рукопашных схваток во время Войны за испанское наследство (1702–1713), повлекших за собой огромные потери, были обоснованными. Всему виной — любовь герцога Мальборо к кровавым лобовым атакам. Он без раздумий бросал свою англо-голландскую армию в рукопашную против французов{146}.

Союз с Англией, заключенный в 1689 году при активном участии самого Вильгельма III, был одновременно и спасением для Соединенных провинций, и фактором, ударившим по независимости некогда великой державы. Спустя два с лишним столетия ленд-лиз и союз с США сделают примерно то же самое с пытавшейся выжить Британской империей, у руля которой стоял прямой потомок герцога Мальборо — Уинстон Черчилль. Ведя бесчисленные войны с Францией в период с 1688 по 1748 год, Нидерланды испытывали острую нехватку ресурсов: три четверти своего военного бюджета им пришлось сосредоточить на сухопутных войсках, практически забыв о нуждах флота. Все это привело к тому, что в итоге место голландцев заняла Великобритания, которая все активнее расширяла сферу своего влияния на море и на колониальном пространстве, что, безусловно, приносило стране и солидную коммерческую выгоду. И если в Лондоне и Бристоле у коммерсантов дела шли все лучше и лучше, то в Амстердаме торговцы находились на грани банкротства. Ситуацию усугубляли попытки англичан блокировать на время войны любые торговые отношения с Францией, тогда как голландцы всеми силами старались сохранить столь выгодные для них связи, — показатель того, насколько сильно в этот период истории Соединенные провинции были вовлечены во внешнюю торговлю и финансовую систему (а соответственно и зависимы от них), тогда как британская экономика по-прежнему оставалась относительно самодостаточной. Даже сохранение нейтралитета во время Семилетней войны практически ничего не дало Соединенным провинциям, поскольку британский военно-морской флот, отказываясь признавать доктрину «нейтральное судно, нейтральный груз», старался полностью блокировать все внешнеторговые операции Франции, в том числе с использованием кораблей нейтральных государств{147}. Этот предмет англоголландского дипломатического спора вновь встал на повестке дня в 1758–1759 годах, в начале Войны за независимость США, и в конечном итоге привел к открытому вооруженному противостоянию этих двух стран в 1780 году. Между тем этот военный конфликт в итоге ничего не дал для упрочения позиций в морской торговле ни Великобритании, ни Соединенным провинциям. Во времена Французской революции и Наполеоновских войн голландцы оказались еще больше зажаты между Великобританией и Францией, неспособные оплачивать свои долги из-за внутренних разногласий, потери колоний и утраты ведущих позиций в мировой торговле, чего они не смогли ни избежать, ни использовать в своих интересах. В подобных обстоятельствах иметь соответствующие знания и возможности в финансовом мире, а также располагать «избыточным капиталом» недостаточно{148}.

Во многом схожим образом, только в еще большей степени, страдала в XVIII веке Франция, бывшая гибридным государством, разрывавшимся меж^у своими целями на континенте и реализацией своих морских и колониальных амбиций. В первые годы правления Людовика XIV подобная стратегическая двойственность еще не проявилась в полной мере. Франция опиралась исключительно на собственные ресурсы: большую и относительно однородную территорию, сельское хозяйство, удовлетворявшее все потребности страны, а также порядка 20 млн. населения, что позволило Людовику XIV увеличить свою армию с 30 тыс. в 1659 году до 97 тыс. в 1666-м и довести до колоссального размера в 350 тыс. человек в 1710 году{149}. Внешняя политика «короля-солнце» также ограничивалась сушей и носила традиционный характер: дальнейшее ослабление позиций династии Габсбургов посредством походов на юг против Испании и на восток и север против таких достаточно уязвимых территорий габсбургской Испании и Германии, как Франш-Конте, Лотарингия, Эльзас, Люксембург и южная часть Нидерландов. Благодаря тому что Испания была истощена, австрийцев больше беспокоила турецкая угроза, а англичане сохраняли нейтралитет или даже выказывали дружеское расположение, Людовик в течение целых двух десятилетий успешно вел свои дипломатические игры, пока слишком амбициозные цели французов вдруг не встревожили другие державы.

Главная стратегическая проблема Франции заключалась в том, что, несмотря на отличные оборонительные возможности, страна в меньшей степени была готова вести решительные наступательные кампании: в каждом из направлений существовали барьеры отчасти географического плана, отчасти политического — наличие у других великих держав интересов в том или ином регионе. Наступление на южные Нидерланды (контролируемые династией Габсбургов), например, превратилось в тяжелую кампанию на территории, изобилующей крепостями и водными преградами, и вызывало реакцию не только самих Габсбургов, но и Соединенных провинций и Англии. Военное вторжение французов в Германию также стало проблематичным: прорваться через границу было легко, но дело осложняли большие расстояния и неизбежное столкновение с целой коалицией сил — австрийцев, голландцев, англичан (особенно после восшествия на престол в 1714 году представителей Ганноверской династии), а затем и пруссаков. Даже когда в середине XVIII века Франция изо всех сил старалась заполучить сильного германского союзника (либо Австрию, либо Пруссию), естественным следствием таких альянсов становился переход другой германской державы в оппозицию и, что еще важнее, поиск поддержки со стороны Великобритании и России для нейтрализации разыгравшихся французских амбиций.

Кроме того, любая война с морской державой отвлекала силы и внимание Франции от континента, что ставило под вопрос успешность наземных операций. Разрываясь между войной во Фландрии, Германии и Северной Италии, с одной стороны, и кампаниями в проливе Ла-Манш, Вест-Индии, Нижней Канаде, Индийском океане, с другой, Франция не раз оказывалась «меж двух стульев». Несмотря на то что она никогда не стремилась, используя все свои финансовые ресурсы, лишить английский флот достигнутого на море превосходства[20], сменявшие друг друга правительства страны все же выделяли достаточно средств на строительство и поддержание своих флотилий, которые, учитывая, что Франция считалась исключительно сухопутной державой, использовались в основном как средство поддержки армии. Только в войне, разразившейся в Западном полушарии в 1778–1783 годах, Франция, встав на сторону американских повстанцев и отказавшись от каких-либо активных действий в Германии, смогла нанести удар по самолюбию своего британского соперника. Во всех других войнах того периода французам больше не удавалось достичь столь высокой стратегической концентрации сил и ресурсов, что негативно сказывалось на конечных результатах противостояний.