Гришка по грузинской традиции осыпал нас с Булыжной комплиментами, при этом не отдавая предпочтения ни одной: комплимент ей, комплимент мне. Чтобы никто не обижался.

Потом пригласил меня танцевать, поинтересовался, давно ли мы с Давидом женаты… Я рассеянно наблюдала, как Давид танцует с Булыжной, положив руку на ее роскошное плечо. И мне вдруг ужасно захотелось оказаться на ее месте.

К счастью, следующий танец был моим.

— Ну, как настроение? — спросил Давид.

— Прекрасно! — Я чуть прижимаюсь к нему щекой.

— Развеялась немножко?

— Да… Все было замечательно! — Может, исчезнем?

— Неудобно.

— Ничего…

В машине я беззаботно смеюсь, чувствуя себя соучастницей побега. Мы медленно едем по пустынным, неестественно тихим и ярко освещенным улицам. Я с любопытством гляжу в окно машины. А вернувшись домой — в окно спальни. Давид неслышно вошел в комнату, встал возле меня.

Мы смотрим на то, что видим каждый день: монастырскую стену, пятиглавый собор, набережную, уходящие в бесконечность огни большого города. Привычный пейзаж сейчас навевает мысли о том, что пространство, время, душа — материальные понятия. И еще я остро ощущаю, что смотрю за окно не одна. Совсем другое дело — видеть мир в четыре глаза. В темноте я отыскиваю руку Давида, и по тому, как он реагирует, догадываюсь, что он думает о том же.

Мы засыпаем в предутренний час, познав счастье гармонии.

А утром мне опять скверно. «Давид летит в Стокгольм. В Стокгольм летит Давид» — первая мысль, которая оказывается в моей голове. Я плетусь на кухню и в отупении принимаюсь варить кофе.

После кофе Давид исчез. Я даже не успела спросить, когда вернется. Вчера был такой чудесный вечер. А сегодня — в наш последний день! — ему даже не хочется побыть со мной…

Кот зеленый, дуб ученый. В Давид летит Стокгольм…

Нет, нужно уметь справляться с собой! Как вчера, как третьего дня! Потерпи, осталось немного.

Я вытащила гуся из холодильника (все-таки праздник, Рождество!). Пока он будет оттаивать, посмотрю телевизор. Все равно больше нечем заняться.

По «Культуре» показывали Грецию.

«Дорические колонны, кариатиды, белый мрамор, — с достоинством вещал голос за кадром. — Не одно поколение поэтов воспело в своих стихах знаменитый Акрополь. Осип Мандельштам писал в начале XX века:

Кто может знать при слове расставанье,

Какая нам разлука предстоит?

Что нам сулит петушье восклицанье?

Какой огонь в Акрополе горит?»

Отреагировать на это зловещее пророчество мне не дали — в коридоре зазвонил мобильный. На бегу я пыталась вспомнить, вытащила ли вчера телефон из сумки. Нет, вроде не вытаскивала.

Телефон валялся на полочке под зеркалом. Значит, вытащила. На автопилоте. В последние дни со мной такое не редкость.

— Алло! — весело и нетерпеливо зазвучало из трубки, едва я поднесла ее к уху.

Голос был незнакомый, женский, юный, мелодичный.

— Слушаю вас, — холодно отозвалась я.

— Можно Давида? — спросила трубка по-прежнему оживленно, нисколько не смущаясь моей холодностью.

— Давида? — опешила я. — Его нет… Кто говорит?

Ева, — сообщила трубка простодушно. И Добавила вкрадчиво, как будто объясняла прописные истины темному, непосвященному человеку: — Ева Амиранашвили.

Я стояла как громом пораженная. Младшая сестра? Дальняя родственница? А если не то и не другое, то кто же тогда? Мысли вихрем носились в моей и без того измученной голове. И вдруг в этот сумбур врезалась мелодия битловской «Мишели».

Ну конечно! «Мишель» — рождественский подарок Дениса! Вчера я поставила ее на телефон, с тех пор мне никто не звонил. Телефон благополучно лежит в сумке, а с Евой я говорила по мобильнику Давида. Естественно. С какой стати Ева будет названивать мне? Господи, но что же я стою? Это, наверное, мальчики. Звонят, думают, мама волнуется. А маме-то не до них…

Я судорожно принялась рыться в сумке, одновременно настраиваясь на разговор с Денисом, но вместо сына услышала Ленку Власову.

— Марина, нам нужно встретиться, — решительно начала она, как всегда игнорируя приветствия.

— Зачем? — невежливо уточнила я.

— Мне нужно отдать вам деньги.

— Вы же платили недавно. К чему такая спешка?

— Это не по телефону. Продиктуйте адрес, я пишу.

— Большие Каменщики… — нехотя заговорила я.

— Все. Буду через двадцать минут. Счастливо, — добавила Ленка, чем-то чрезвычайно довольная.

Ну вот! Через двадцать минут неизвестно зачем приедет Ленка, Давид вообще может вернуться в любой момент, а праздничный гусь по-прежнему стынет в раковине. Я метнулась на кухню. Пока занималась гусем, вспомнила, что так и не поговорила с сыновьями. Торопливо сунув гусятницу в духовку, набрала номер Дениса. Телефон не отвечал. Тогда я позвонила маме. Трубку взяли мгновенно.

По голосу невозможно было понять, довольна моя мамочка или нет. Я решила спросить прямо.

— А чем быть недовольной? Кормят, поят, развлекают, номер шикарный.

— Значит, все хорошо? — осторожно уточнила я.

— А Илюшка сегодня на завтрак ел одни бутерброды с беконом, — невинным тоном сообщила мама. — От фруктов и творога отказался, потом убежал в бассейн, хоть я и возражала.

— А Денис? Они звонили тебе?

— И тебе, между прочим, тоже. Но ты спишь до двенадцати и о детях не беспокоишься.

— Мы вчера поздно легли, — машинально стала оправдываться я.

— «Поздно легли»! — передразнила мама, давая волю своему раздражению. — Что за барская привычка?

Наверное, у Дениса с Олегом все нормально, решила я, отключившись. Но времени подумать не было совершенно. Сейчас же запиликал домофон, и одновременно кто-то затрезвонил по городскому телефону.

— Маришка! — Я узнала голос Аньки. — С праздником тебя, с Рождеством!

— И тебя, Аня! Пусть в твоей жизни наконец все определится.

— Пусть! А знаешь, где мы? В Швейцарских Альпах!

— С Максом?

— Он передает тебе привет.

— А мадам?

— Ее больше не существует.

— То есть она умерла?

— Нет, что ты… Просто исчезла с нашего горизонта.

— Как это исчезла?

— Абсолютно добровольно. Все, Мариш, мы на Новый год в Москве. Обязательно созвонимся. Доду привет. Целую.

Ленка уже ждала в коридоре.

— Я привезла деньги. Здесь сумма за год вперед.