– Спасибо, – ответил доктор и снова обратился к жене: – Доброй ночи. Будь осторожна.

– Доброй ночи. – Миссис Монтегю с улыбкой обвела всех взглядом. – Пожалуйста, не бойтесь, – сказала она. – Что бы ни случилось, помните: я здесь.

После того как сперва Теодора, затем Люк пожелали им доброй ночи, а Артур еще раз призвал всех спать спокойно и не пугаться, если услышат выстрелы, а также предупредил, что начнет первый обход в полночь, Элинор и Теодора пошли в свою комнату. Люк направился в дальний конец коридора, доктор постоял минуту, нехотя отвернулся от закрытой двери, за которой скрылась его жена, и побрел к себе.

– Погоди, – сказала Теодора, едва они с Элинор вошли в комнату. – Люк обещал мне, что они будут ждать нас в другом конце коридора. Не раздевайся и не шуми. Чует мое сердце, старушка своей чистейшей любовью поставит весь дом на дыбы. Если есть на свете дом, которому эта чистейшая любовь будет поперек горла, так это Хилл-хаус. Ну все. Артур закрыл дверь. Пошли. Тихо.

Бесшумно ступая по ковру в одних чулках, они торопливо добрались до комнаты доктора.

– Быстрее, – сказал тот, приоткрывая дверь ровно настолько, чтобы их впустить. – Тсс.

– Это опасно. – Люк притворил дверь, оставив маленькую щелочку. – Он кого-нибудь пристрелит.

– Мне очень неспокойно, – озабоченно проговорил доктор. – Мы с Люком будем бодрствовать и сторожить, а вы оставайтесь здесь, под нашим присмотром. Что-то сегодня произойдет, я чувствую.

– Лишь бы она чего-нибудь не выкинула со своим планшетом, – сказала Теодора. – Простите, доктор Монтегю, я не хотела грубо отзываться о вашей супруге.

Доктор рассмеялся, продолжая внимательно наблюдать за дверью.

– Сперва она планировала ехать на весь срок, – сказал он, – но записалась на курсы йоги и не могла пропустить занятия. Она почти во всех отношениях превосходная женщина, – добавил он, с жаром глядя на них. – Чудесная, очень заботливая жена. Отличная хозяйка. Пуговицы мне пришивает. – Доктор с надеждой улыбнулся. – Это, – он указал в сторону коридора, – практически единственный ее недостаток.

– Наверное, она думает, что помогает вам в работе, – сказала Элинор.

Доктор скривился и передернул плечами. Тут дверь распахнулась и с грохотом захлопнулась; в наступившей тишине они различили медленный шелест, словно по коридору задул очень ровный, сильный ветер. Они переглянулись, пытаясь выдавить улыбку, пытаясь выглядеть мужественно перед лицом медленно подступающего потустороннего холода, и тут, за гулом ветра, раздался стук в двери первого этажа. Без единого слова Теодора взяла с постели доктора сложенный плед и накрылась им вместе с Элинор; они придвинулись друг к дружке, тихо, чтобы не производить шума. Элинор, охваченная нестерпимыми холодом (даже рука Теодоры на плече не согревала), думала, вцепившись в подругу: оно знает мое имя, на сей раз оно знает мое имя. Стук поднимался по лестнице, грохоча на каждой ступеньке. Доктор, стоящий у двери, напрягся всем телом, и Люк подошел ближе к нему.

– Это не у детской, – сказал Люк, останавливая руку доктора, который уже потянулся открыть дверь.

– Как же утомляет этот постоянный стук, – дурашливо заметила Теодора. – На следующее лето поеду куда-нибудь еще.

– Везде свои недостатки, – ответил Люк. – Например, в озерных местностях – комары.

– А не может такого быть, что Хилл-хаус уже исчерпал свой репертуар? – Несмотря на легкомысленный тон, голос Теодоры дрожал. – Вроде бы стук уже был, теперь что, все опять по новой?

Грохот эхом прокатился по коридору; он шел со стороны, противоположной детской. Доктор встревоженно покачал головой.

– Мне придется туда пойти, – сказал он. – Она может испугаться.

Элинор, раскачиваясь в такт ударам, которые, чудилось, бухали не только в коридоре, но и у нее в голове, сказала: «Они знают, где мы». Остальные, думая, что она имеет в виду Артура и миссис Монтегю, кивнули и прислушались. Стуки, сказала себе Элинор, прижимая ладони к глазам и раскачиваясь, будут двигаться по коридору до конца, затем повернут и двинутся назад, и так снова и снова, как первый раз, а потом стихнут, и тогда мы с улыбкой посмотрим друг на друга, а от холода останутся только мурашки на спине, а со временем пройдут и они.

– Оно не причинило нам вреда, – напомнила Теодора доктору, силясь перекричать грохот. – Так что им тоже ничего не грозит.

– Лишь бы она не решила что-нибудь в связи с этим предпринять, – мрачно ответил доктор. Он по-прежнему стоял у двери, но уже не делал попыток ее открыть – да это и казалось невозможным под натиском грохота снаружи.

– Я положительно чувствую себя ветераном, – сказала Теодора Элинор. – Давай ближе ко мне, Нелл, согрейся.

Она под одеялом притянула Нелл к себе, и обеих окутал мучительный, парализующий холод. Затем внезапно грохот оборвался и наступила памятная им крадущаяся тишина. Они переглянулись, не дыша. Доктор обеими руками держал дверную ручку. Люк – хотя лицо его было бледно, а голос дрожал – спросил весело:

– Кому бренди? Моя страсть к спиритус вини…

– Нет. – Теодора захихикала как сумасшедшая. – Только не этот каламбур!

– Прости. Ты не поверишь, – начал Люк, и горлышко графина зазвенело о край стакана, который он собирался наполнить, – но для меня это уже не каламбур. Вот как жизнь в доме с привидениями искажает чувство юмора.

Крепко держа стакан обеими руками, Люк подошел к кровати, на которой съежились девушки, и Теодора, высунув руку из-под одеяла, взяла у него бренди.

– Вот, – сказала она, поднося стакан к губам Элинор. – Пей.

Элинор пила, не чувствуя согревающего тепла, и думала: мы в центре циклона. Уже скоро. Люк бережно понес бренди доктору, и Элинор, видя глазами, но не регистрируя мозгом, смотрела, как стакан выпал из пальцев Люка, когда дверь бесшумно заходила ходуном. Люк оттащил доктора назад. Дверь дрожала под неслышными ударами; казалось, сейчас она сорвется с петель и рухнет на пол, оставив их без защиты. Доктор с Люком пятились, бессильные этому помешать.

– Оно не войдет, – снова и снова твердила Теодора, не сводя глаз с двери, – не войдет, не пускайте его, оно не войдет…

Дверь перестала дрожать, теперь поворачивалась ручка, словно кто-то ее оглаживает, пробует по-свойски, ласково, а когда и это не помогло, начались охлопывания и ощупывания дверной рамы, словно вкрадчивая просьба; впусти, впусти.

– Оно знает, что мы здесь, – шепнула Элинор, и Люк, обернувшись через плечо, яростно прижал палец к губам.

Как холодно, по-детски думала Элинор, я теперь уже никогда не засну из-за этого шума, раздающегося в моей голове; как другие могут его слышать, если он исходит из моей головы? Я дюйм за дюймом растворяюсь в доме, сыплюсь потихоньку, потому что меня расшатывает шум изнутри, а они-то чего боятся?

Элинор слышала отстраненно, что стук начался снова, всезаполняющий металлический грохот прокатывался через нее волнами; она прижала ледяные руки к лицу, проверяя, на месте ли оно, и подумала: все, больше не могу, мне невозможно холодно.