Дожидаться пришлось недолго.

– Я привел его, господин.– Голос гао Ли стал совсем вежливым. По какой-то причине переводчик с шариком говорил на родном Дунаю языке. Хотя как знать… не хитрый ли это ход.

– Спасибо, друг гао.– Ответивший обладал сочным баритоном, с сильным шипящим акцентом и еле уловимыми нотками жесткости. И ответил также на русском: – Можете быть свободным. Укажите кешайнам оставаться за дверью, а сами пока закройте ее. Ключи от браслетов положите рядом с ним.

Что-то по своему пролопотал гао, тут же рыкнули сопровождающие, исполняя указание неизвестного баритона. Дунай стоял, чуть поеживаясь. В помещении явственно летал из угла в угол свежий сквозняк, продирающий до костей. Одновременно ощущался тяжелый сладковатый аромат, смешанный с легким горьковатым дымком.

– Как вас зовут? – Баритон явно не стоял на месте, прохаживаясь взад-вперед.

– Варсонофий,– ответил Дунай, недолго думая.– А что?

– Варсонофий? – Баритон хохотнул.– Как интересно. Никогда не думал, что в Кремле воинов называют такими именами.

– Я не воин, говорил уже тому вон, с шариком на ермолке,– пластун немного заскучал.– Послушник я, у монахов обучаюсь, всякому разному там.

– Правда?

– Точно говорю, вот те истинный крест.– И чуть зазвенел железом, как бы желая перемахнуть себя крестом.

– Ну-ну.– Голос донесся из того же места, что и раньше, но чуть сместившись книзу. Видно, баритон решил присесть.– Послушник, ну надо же, как необычно.

– А повязку, может, снимешь? – Дунай переминался с ноги на ногу.– И чего вдруг так вежливо со мной обращаются?

– Снять можно. Вежливо обращаются по одной причине. Ты воин, послушник, и хороший. Кешайны умеют ценить доблесть врага, его мастерство и искусство. А тебя оценил сам Хан.

Баритон сказал два слова на языке шайнов, отрывистом, но звучавшем не так грубо, как до того слышал Дунай. У этого шайна вышло сказать мягко, чуть похоже на то, как говорил певец Гусляр, любимец кремлевских женщин.

Повязка слетела с глаз, а пластун уловил только движение воздуха, не слыша шагов. Хотя, чуть прищурившись от света, бившего через открытое окно, разглядел человека, которого и ожидал увидеть. Тот самый шайн… или кешайн, стоял рядом, держа в руках ключи от железа на руках Дуная. Доспехи, как ни странно, так и были на нем, не снятые. Так же, как и оружие. Длинный меч за складками матерчатого пояса и второй, поменьше. Все выглядело очень простым, без изысков, кроме рукояти длинного пистолета в кобуре на бедре. Ее-то украшали красивые накладки из чуть желтоватой кости с резанными на ней узорами и фигурками. Больше на воине никаких украшений не оказалось. Разве только панцирь, по самым краям металлических частей и по кожаным ремням тускло блестел металлом, скорее всего что серебром.

– Браслеты сними тоже, друг Хан,– голос раздавался из кресла с высокой спинкой, стоящего у стола, накрытого зеленой тканью, опускавшейся до пола.– Вряд ли нам с тобой стоит опасаться какого-то там послушника. Замерзли, Евлампий?

– Есть немного,– буркнул Дунай, растирая запястья. Стол, видимо специально, стоял прямо перед окном, через которое прорывался режущий глаза свет. Разглядеть говорящего не удавалось.– Отойду сейчас. В подвале холодно немного у вас, но не так чтобы совсем сильно. Мне ж не привыкать, в кельях и холоднее бывает.

– Да вы что? – Мужчина наклонился вперед.– Ну тогда не стоит предлагать вам что-то теплое, как мне кажется. Верно?

Пластун не ответил, рассматривая владельца звучного голоса. Шайны, кешайны и прочие гао не перестали его удивлять. Сидящий за столом не был похож ни на одного увиденного до сих пор кочевника.

Лица у того не оказалось. Вместо него на Дуная смотрела маска, искусная, выкрашенная умельцем так, что издали и не заподозришь чего. Маска, закрывающая говорившему все лицо, казалась недоброй. Глаза выполнены вроде бы ровно, но неизвестный мастер так срезал самые кончики, что Дунаю стало не по себе. От неживого взгляда этих пустых темных буркал, подведенных несколькими точными линиями краски, бросало в дрожь. Нос, вытянутый вперед, идеально ровный, плавный изгиб жестких линий губ. И странная россыпь блестящих камней на лбу, обрамлявших еще одно око, большущее и выпуклое, сверкающее ровными гранями срезов. Все остальное в этом человеке скрывал длинный и просторный плащ из тяжелой ткани, прошитой по краям крыльев и капюшона золотистой нитью, ярко горевшей переливами света на черной материи.

– Налюбовались, Дормидонт? – Баритон улыбнулся. Невозможно улыбаться голосом, но именно так и вышло.

– Я Варсонофий.– Дунай опустил руки, глядя на кешайна со шрамом, Хана. Тот отошел к креслу, встав по левую сторону от человека в маске и плаще.

– Ну хорошо. Я смотрю, что тебе очень интересен мой друг Хан. Это вовсе не странно, кто же не станет интересоваться тем, кто его победил… и оставил в живых. Ты удивлен этому, Алексий?

– Да, удивлен. Меня зовут Варсонофий. А как зовут тебя?

– У меня довольно много имен, человек крепости Сергий. Не перебивай, будь так добр. Ты прав, мне тоже не хочется разговаривать с тобой настолько вежливо. Знаешь почему? Нет, конечно же, ты не знаешь, Димитрий или Савелий. Ты можешь назваться как угодно, пока тебе будет это позволено. И мое имя тебе знать совсем необязательно, ведь оно все равно ничего не даст. Знаешь что, послушник, убивающий испытанных воинов, как глупых, несмышленых рабочих?

Дунай вздохнул. Слишком уж сильно пыжился перед ним этот скоморох.

– Что?

– Мне интересно поговорить с тобой. Понимаешь, Герасим или Захарий, здесь тяжело с общением. Гао очень полезны и исполнительны, но им тяжело говорить со мной. Чуть позже расскажу, по какой причине, всему свое время. Кешайны хороши в бою, но как собеседники… уволь, с ними совершенно неинтересно. Я сижу здесь уже давно, лишь изредка имея удовольствие от беседы с кем-то новым. Очень, знаешь ли, скучно, не разговаривать с хорошим собеседником, тем более – неизвестным. Хочешь спросить у меня, почему я не говорю со своим другом Ханом?

– Почему?

– Он не говорит, представляешь?

Дунай пожал плечами. Может, и не говорит. Только кто тогда сказал ему, валявшемуся на трясущихся досках вагона, падающему в темную пустоту, о том, что он пришел сюда зря и никого не найдет? Не иначе как откровение было, причем от святых монашьих угодников, и никак по-другому. Вряд ли отец воинов взялся бы так нудно говорить со своим непутевым сыном. Скорее, что рыжебородый выматерил бы глупого неумеху, и все. Так что оставались лишь отцы-угодники и страстотерпцы, так почитаемые учеными кремлевскими монахами. Или кешайн в красном под доспехами, якобы не говорящий.

– Представляю. Развлекаешься, значит?

– Да… не осуждаешь?

– Нет. Я б со скуки один подох, наверное. Хорошо, что нас-то, послушников, в черном теле держат. Как вымоешь полы во всех кельях, да на молитву раз с десяток в день, да на огород, репу полоть и рыхлить, какие тут разговоры… Эхма, хорошо, что к тебе попал. Отосплюсь наконец-то.