Эскадра филиппинцев приближалась к острову Минданао[33]. Было отчетливо видно, как с востока движется эта группа вражеских плоскодонных судов. Западные специалисты сразу же парализовали моторы азиатской эскадры; плоскодонные суда застыли поблизости от берега — неподвижные, как шеренга солдат. Словно всадники, гордо вздыбившие коней, устремилась на них белая эскадра, построенная клином. Волны перекатывались, празднично пенясь. Внезапно самый первый корабль — острие клина — обрушился. Он будто подломился и уже не выпрямился, упал в пустоту. Подоспели ближайшие корабли — и тоже подломились, их палубы ушли под воду. Они исчезли, будто провалились в какие-то океанские дыры. Как если бы они были лошадьми, которым подрезали коленные сухожилия, и лошади эти, упав на брюхо, исчезли. Один корабль за другим… У берега — желтая эскадра. Клин белых продолжал атаку. Но воду будто кто-то выдергивал из-под судов. Корабль проваливался в трещину между волнами. Эта трещина, или воронка, расширялась вправо и влево, принимая круглую форму. Корабль, пошатнувшийся-обрушившийся, оказывался на дне водной пропасти, а сверху его захлестывали волны; корабль оказывался погребенным: ибо воды над ним смыкались, бурно всплескивали и снова разглаживались.

У судов будто вырывали из-под киля катящееся море. Они обрушивались в пустоту, в мерцании дальних дымовых труб, и больше не всплывали. Команды еще невредимых судов оторопели. Пока капитаны колебалась, не зная, что делать дальше, на море, справа и слева, образовывались все новые трещины. Кораблям приходилось пробираться меж бушующих бездн. То один, то другой из них проваливался. Лишь немногие спаслись, рванувшись назад.

По Америке распространялись вести с европейского континента. Американцы пристально следили за ходом огненной войны на Урале. И беспокоились о своих эскадрах. Командование обсуждало меры, которые стоило бы принять против резко усиливающихся упаднических настроений в гарнизонах, когда в Неойорке получили распоряжения из Лондона: вернуть корабли и впредь ограничиться защитой своего побережья. Суда обратились в бегство, широкой линией пересекли Тихий океан. Они остановились у восточного побережья Америки; азиатские авиаэскадрильи зависли над берегом, чего-то выжидая. Западные политики были этому только рады: теперь они могли предложить недовольным американским гарнизонам настоящее дело. Желтолицые летали; им позволяли приблизиться. И точно так же, как азиаты выдергивали море из-под килей западных кораблей, американцы теперь задумали отнять у противника воздух. По ночам они стали пускать ракеты с кораблей белых эскадр, расположившихся в прибрежных водах. Они нащупывали локаторами маленькие летательные аппараты, которые легко покачивались в воздухе под защитой своего оборонительного оружия, и парящие бастионы — грузовые воздушные суда, такого же размера, как вспомогательные суда белых. Венок ракет поднимал в воздух черную гирлянду цепей, качавшуюся. Когда ракеты вспыхивали, раздавались глухие удары: это взрывались подвешенные на цепях ураганные бомбы. Они взрывались поэтапно, сверху вниз, отбрасывая воздух в стороны; с каждым взрывным ударом, следовавшим через секунду после предыдущего, слои воздуха расщеплялись отталкивались. Как у пловца, который стоит на пружинящем трамплинном мостике, сгибает колени и готовится к гордому прыжку (но тут доска трещит, он, зашатавшись, падает, переворачивается в воздухе, хватается руками за пустоту и наконец со стоном шлепается животом на взбрызгивающую водную поверхность), — точно так же у висящих в небе летательных аппаратов желтой эскадры, готовых к прыжку-броску, внезапно подкашивались ноги. Беспомощные, не сознающие, что с ними происходит, они летели вниз, кружась вокруг собственной оси в темном вихревом воздушном потоке, и падали в море — как тот пловец с открытым ртом, со скрюченными пальцами, которому мнится, будто он видит кошмарный сон и который еще на что-то надеется.

Летательные аппараты азиатов, отступив, днем стали собираться, как вороны, на Панамском заливе. Ночью же кишели над Рио-Чагрес[34], от бухты Лимон[35]до Панамы. И чуть ли не каждую минуту меняли высоту; тем временем суда белой эскадры вошли в шлюзы у городков Мирафлорес и Педро Мигель. С помощью яростных ураганных бомб еще удавалось выдирать отдельных особей из желтого стана; но оставшиеся сбивались еще теснее — и потом разлетались в разные стороны. Порознь они даже отваживались садиться на воду и концентрировались то в Колоне, конечном пункте канала, то возле первого шлюза. А то вдруг «вороны» целыми стаями опускались на гряды холмов, откуда могли наблюдать за проплывающими судами. Эти птицы сидели, казалось, абсолютно неподвижно — и справа, и слева. Западные корабли между тем поспешно проходили через шлюзы, проплывали мимо Параизо Сан-Пабло Сольдадо[36]… Итак: белые беззаботно проплывали мимо Бахио-Сольдадо, возле Колона покидали канал, собирались в бухте Лимон, ждали своих. Одно судно за другим проходило через шлюзы. Но вновь прибывшие к своему изумлению не слышали никакого сигнала от тех, кто их тут ждал. Ждали их немые корабли; таких становилась все больше. Новоприбывшие думали, что у других кораблей сломались машины — и подплывали к ним на шлюпках или перелетали на вертолетах. Но когда они поднимались на борт другого судна или приземлялись на его палубу, там лежали или ходили… смеющиеся люди. Их встречали раскатами хохота. На мачтах или перегнувшись через борт висели моряки; их товарищи лежали, раскинувшись, на палубах — спали, сопели. Некоторые махали руками, прыгали, подобрав живот, будто взбудораженные ужасной щекоткой; во всю глотку извергали свой смех; пританцовывали на цыпочках. Некоторые стояли, прислонившись к мачте: уронив голову на грудь и вжавшись спиной в дерево. Их туловища раскачивались в такт движениям судна. Они ухмылялись в сладком оцепенении, поигрывали пальцами, сучили ногами, садились-опрокидывались, лежали-фыркали. Но большинство мужчин и женщин спали, в каком-то безумном блаженстве. Прибывшие на шлюпках подходили к ним, им удавалось растолкать впавших в летаргический сон; те с трудом разлепляли веки: налитые кровью глаза, с лопнувшими сосудиками; распухшее лицо нелепо кривится в доверчивой ухмылке. Хихиканье клокотание хрюканье из слюнявых широко раззявленных ртов; вскоре разбуженные снова мягко заваливались на бок. Люди, их растолкавшие, недолго бродили по палубе: они сами чувствовали потребность остановиться, ухмыльнуться, зевнуть, беспричинно улыбнуться; начинали чихать-хихикать, а потом и смеяться — до боли в грудине. Они снова и снова заливисто смеялись; кашляли, вытряхивая легкие; ощущали себя счастливыми… усталыми… еще более усталыми… Некоторые находили силы, чтобы вернуться на свой корабль, но и там уже начиналось хихиканье… Через морской пролив полетели сообщения. А на холмах вокруг канала по-прежнему сидели «вороны», время от времени меняя место.