общественного устройства. Не только консервативная часть, но и вся либеральная Россия вдруг предстала лишь фрагментарным остатком разрушенной монархии. Новая сила, демократия, и не столько политическая, сколько социальная и рабочая демократия, пришла к власти, хотя она еще не могла взять эту власть в свои руки.

В хаосе новых политических течений и стремлений, которые только начинали складываться, Гучков очутился один, всем чужой. Сам он не думал о своем прошлом, но многие другие думали, ибо в широком народном историческом сознании Гучков запомнился больше всего как зачинщик жестокой столыпинской реакции, последовавшей за роспуском первой Думы.

До революции объект непримиримой ненависти со стороны императрицы Александры Федоровны, Распутина и Вырубовой, Гучков после революции сразу попал под подозрение представителей демократии Советов и их сторонников. Между тем основная задача государства после революции состояла в скорейшем восстановлении власти в стране. Старое, традиционное правительство может еще долго управлять государством за счет одной лишь механической силы и инерции административного аппарата. Но и здесь психологический разрыв с населением, недоверие к правительству и к искренности его намерений в конце концов приводят к тому концу, который пережили Франция в 1789 г., Россия в 1917 г., Германия в 1918 г.

Строгий, замкнутый, странный и неотесанный Гучков менее всего был способен убедить толпу. Ему не верили, и он это болезненно осознавал.

Между Гучковым, как военным министром, и армией сразу сложились нездоровые и ненормальные отношения. Считалось, что Гучков, будучи близок к высшим армейским кругам (во всяком случае, ко многим наиболее талантливым офицерам Генерального штаба), будет хорошо управлять армией. Однако вскоре выяснилось, что необходимо не обычное управление на основе принятых принципов командования и подчинения, а прежде всего восстановление утраченного авторитета офицерства. Нужно было поставить между подчиненными и командирами, между солдатом и офицером какую-то третью, связующую силу. Для этого необходимо было сначала завоевать доверие войск. Но как этого добиться? По мнению Гучкова, это нужно было доказывать делом, показывая, что первый военный министр революции стоит за новый порядок в армии.

Военные реформы

Все так называемые реформы в армии после революции проводились во время пребывания Гучкова в военном министерстве в сотрудничестве со специальной комиссией, в которую входили представители советского и армейского комитетов и которую возглавлял генерал Поливанов, который был некоторое время военным министром во время войны и помощником военного министра во времена III Думы.

Поливанов, как я уже указывал, был членом кружка Гучкова. По этой причине на него смотрели при дворе с нескрываемой враждебностью. Человек несомненных способностей и блестящий администратор, Поливанов, почувствовав господствующие революционные настроения, присоединился к Гучкову в борьбе за восстановление дисциплины и боеспособности армии, но методами чрезвычайно опасными. Он намеревался завоевать доверие войск к новому военному министру путем максимально возможных, а иногда и невозможных уступок требованиям, предъявляемым не столько комитетами с фронта, сколько Петроградским Советом. В этих уступках Поливанов пошел дальше военного министра.

В действительности все реформы, проводившиеся Гучковым и Поливановым, представляли собой лишь утверждение того порядка, который уже существовал в армии после революции. Естественно, регистрация всех революционных «завоеваний» в армии, отраженная в работе комиссии Поливанова и революционных приказах военного министра, ни на йоту не подняла в армии авторитета представителей нового правительство.

Повторяю, суть дела заключалась не в реформах, а в недоверии к новому правительству. При отсутствии морального авторитета, необходимого для изменения настроений масс, оставалось только плыть по течению в надежде, что каким-то чудом появится «сильный» человек, который одним-двумя ударами, опираясь на две-три старые, прочные традиции своих полков, рассеял бы всю эту «революционную каналью».

Но «сильного» человека не было и в помине. Генерал Корнилов, назначенный первым командующим Петроградским военным округом, не смог справиться с гарнизоном и в начале мая вернулся на фронт. Между тем политика приспособления даже к самым умеренным требованиям рядового состава, потерявшего всякое равновесие, разрушала авторитет Гучкова и Поливанова в тех кругах, где они еще имели шанс завоевать его — в высшем командовании армии.

Отставка Гучкова

После двух месяцев трагического недоразумения Гучков и его военные помощники оказались в тупике. У них не осталось больше ходов. Последний плод творчества Поливанова — «Декларация прав солдата», уже фактически вступившая в силу, была отвергнута Гучковым, который отказался ее подписать. На самом деле декларация была искусственной попыткой направить настроения армии по единственному пути, которому мог следовать Гучков.

По собственной инициативе, не ставя в известность Временное правительство, военный министр созвал совещание всех командующих армиями во главе с генералом Алексеевым как главнокомандующим. Совещание, которое должно было собраться 2 мая или около того, должна была выразить свое доверие военному министру, собиравшемуся уйти в отставку, в форме, близкой к ультиматуму.

29 апреля, ровно через два месяца после официального начала революции, Гучков подал прошение об отставке в письме премьер-министру князю Львову. Письмо произвело на публику очень болезненное впечатление. Суть ее заключалась в том, что военный министр больше не мог нести ответственность за дальнейшее разрушение страны. В тот же день в своем последнем выступлении в качестве военного министра перед первым совещанием делегатов с фронта Гучков нарисовал шокирующую картину прошлого и настоящего русской армии, выразив откровенно и мужественно свое отчаяние. Было бы чистым безумием, заявил он, продолжать идти по пути, избранному русской революцией в первые два месяца. Говоря о реформах в армии, уходящий министр откровенно признал: «Теперь мы подошли к роковой черте, за которой лежит не восстановление армии, а ее уничтожение».

Должен сказать, что, несмотря на различие нашего политического прошлого и нашего положения в революции, я не желал ухода Гучкова, ибо ценил в нем его большую политическую интуицию и умение подходить к решению политических вопросов мыслью, свободной от всякой догматизма и партийных соображений. Только такие люди были тогда нужны в России. Психологический перелом, начавший созревать в душе революционной демократии после опыта на Стоходе, вселил в меня твердую уверенность, что вместе со здоровым развитием национального самосознания в массах произойдет и укрепление доверия к военному министру.

В тот день я ехал на заседание конференции делегатов с фронта, на котором должен был выступать Гучков и мой автомобиль обогнал автомобиль Гучкова. Я решил приложить усилие, чтобы убедить Гучкова не покидать Временное правительство. Я пересел в его машину и стал его уговаривать. Но мои мольбы были напрасны.

Из второй части стратегического маневра Гучкова ничего не