чувствуя, что слабею и теряю нить разговора.

– Не желаете ли чаю? – она тщательно выговаривала каждое слово, будто престарелая аристократка.

– Нет, спасибо.

Она ушла в кухню.

– А я себе налью освежающей колы. Совершенно пересохло в горле…

Я слышал, как она наливает вроде бы два стакана, с небольшой паузой, но вернулась она только с одним.

– Дальше, – сказала она, закрыла глаза и сделала большой глоток.

Я посмотрел на нее и на миг растерялся. Голое плечо, распущенные волосы, пьяная улыбка. Все это – оружие невидимого врага, чтобы я забыл, зачем пришел. (Брайони, никогда не путай любовь с желанием. Есть порывы плоти, а есть порывы сердца, и спутать их – все равно, что принять мартышку за орла.)

Я закрыл глаза и сосредоточился.

– Денни был с моим сыном, Рубеном, в тот вечер, когда он погиб.

– То, что случилось – это ужасно, – сказала она своим настоящим голосом.

– Он вам рассказывал?

– Нет, – ответ меня не удивил. Он даже подтвердил мои худшие опасения. Смерть твоего брата ничего не значила для Денни. – К нему приходили из полиции.

Я кивнул и поймал себя на том, что разглядываю крохотную родинку на ее обнаженном плече.

– Ваш сын и моя дочь довольно много общаются. Вы знали об этом?

Она нервно рассмеялась.

– Бедняжка.

– Что вы имеете…

Я снова взглянул на каминную полку. На коричневые правительственные конверты. Прочел ее имя. Лорейн Харт. Вспомнил надпись «Деннис “Молотобой” Харт».

Харт. Харт. Харт.

А потом понял.

Я снова посмотрел на фото пары в другом интерьере. На фото была она. Моложе, счастливее, трезвее, но точно она. Однако меня интересовало лицо мужчины. Усы. Теплая лживая улыбка. Глаза.

– Где его отец? – спросил я.

Она снова рассмеялась. Тяжелый, пьяный смех. Смех, прячущий настоящие эмоции.

– Далеко.

– Далеко?

– В Рэнби.

Словно пощечина.

– В тюрьме Рэнби?

Она бессовестно кивнула. Все хуже и хуже. Я сидел там, и мне казалось, что я падаю. Самым натуральным образом лечу в бездну.

Мой желудок сжался. В груди забилась паника.

– Эндрю Харт.

Я прошептал это вслух, я увидел это имя так, как видел его тогда, в газетных заголовках. И эти глаза, которые я знал лучше, чем его лицо, глядевшее на меня с фотографии. Имя кружило вокруг меня. Мне нужно было выйти, мне нужно было убраться из этого злого домишки.

– Вы были там, правда? – спросил я ее. – В суде?

Затуманенный водкой взгляд ничего не выражал.

– Вы, жалкая женщина! – закричал я и ощутил короткую, но острую вспышку головной боли. – Вы были там. В суде.

Ее улыбка погасла.

– Ты кто такой? Эй, не смей так со мной разговаривать, ты, псих! Пшел с моего… дома!

Я встал и медленно произнес:

– Велите своему сыну держаться подальше от моей дочери. Велите ему не приближаться к ней. Велите ему…

На меня опускалась тьма. Я снова терял контроль над собой, и еще оно воспоминание Рубена вспыхнуло в моем сознании.

Я входил с Денни в его дом. Стоило перешагнуть порог, и я учуял запах рвоты.

– Мам? – позвал Денни.

Мы положили рюкзаки и прошли в гостиную.

– Мам!

Из кухни слышались звуки радио.

– Мам!

Она валялась на диване, словно кто-то ее просто швырнул. Денни потряс ее.

– Мам, просыпайся, просыпайся.

Он заглянул в пакет, из которого шел сладковатый смрад. На ковре тоже было пятно – она не попала в пакет. Две пустых бутылки из-под водки валялись под джинсовой курткой.

– Мам, проснись!

Ее зрачки задвигались под веками, словно вылупляющиеся существа.

Сперва ничего не происходило, только звучало радио.

Остановившись в пути от Луны к Нью-Йорку,

Вот что сделай ты,

Вот что сделай ты:

Полюби [8].

Потом она рассмеялась с закрытыми глазами, а Денни повернулся ко мне, к Рубену, и сказал: «Извини».

– Велите ему… – я не мог закончить фразу. – Отстань, – прошептал я. – Рубен, уйди.

Мать Денни смотрела на меня расширившимися трезвеющими глазами. Я развернулся и вышел. Хулиганье пинало мяч возле моей машины, я прогнал их и, игнорируя крики и неприличные жесты, уехал прочь.

Я уже был на полпути к больнице, как увидел его, бегущего в сторону дома. Я как раз включил фары, и вот он, сияет, как видение, машет сверкающими от пота конечностями, поднимаясь в гору. Я выехал на тротуар и перегородил ему дорогу.

– Стой, – сказал я, открывая окно. – Надо поговорить. О Брайони.

Он повиновался, упер ладони в бедра и отдышался.

– Что? – сказал он. – Чего вы хотите?

Нужно было говорить быстро и по сути, чтобы не вмешался Рубен. Я все еще чувствовал его, бегающего по зараженному дому моего сознания, ищущего способы погасить свет.

У меня появился новый план. План, рожденный внезапным отчаянным озарением.

– Я дам тебе три тысячи фунтов, – сказал я Денни. – Три тысячи фунтов, чтобы ты оставил ее в покое.

Он смотрел на меня растерянным взглядом.

– Что?

Я повторил, чувствуя, как в голове начинается покалывание.

– Три. Тысячи. Фунтов. И ты больше никогда ее не увидишь. Я могу отдать тебе деньги хоть завтра.

Он провел рукой по влажным черным волосам.

– Вы серьезно?

– Да, – ответил я, – я серьезно. Я был серьезен, как бетонная плита, на которой он стоял. Я бы заплатил и вдвое больше. Я бы продал весь магазин вместе с товаром. Я бы продал собственные почки, лишь бы он оставил тебя в покое.

– Вы же не понимаете, да? – сказал он, с недоверием качая головой.

– Чего не понимаю?

– Я люблю ее. Люблю ее больше всего на свете.

Рубен уходил. Не было ни боли, ни покалывания в затылке. Наступила ясность. Моя ярость была чистой. Моей собственной.

– Я все о тебе знаю, Денни Харт. Я знаю все о твоем отце. Я знаю о несчастной девочке, жизнь которой ты разрушил. Я знаю всю эту дрянь. Я требую, чтобы ты держался подальше от Брайони. Чтобы ты взял деньги и убрался.

Он все еще качал головой и повторял свои страшные слова.

– Я люблю ее, а она любит меня, вам ясно?

Мимо прошла женщина в непромокаемой куртке, ее тащил за собой игривый спрингер-спаниель. «Нет, Барни, фу!» – сказала она, когда пес потянулся носом к соленой коже Денни.

– Ты не любишь ее, – сказал я, когда собачница ушла. – Ты понятия не имеешь, что такое любовь. Любовь – это благословение ума, а не влечение плоти. Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Именно. Пятнадцать. Через месяц ты забудешь и думать о ней. Справишься. Она впечатлительная девочка. Она потеряла брата, и ищет, чем… кем заполнить эту пустоту. Ты просто попался ей на пути и занял какое-то место. Но она переживет, даже если не переживешь ты. Она скоро бросит тебя. Так что лучше соглашайся на мое предложение.

Он нахмурился, сморщив брови, нос, рот, словно собирал войска в одной точке. Я вдруг подумал, что сейчас он вытащит меня из машины через окно и изобьет.

– Рубен был прав насчет вас, – сказал он.

– Что? – спросил я. – Что ты сказал? Как ты смеешь втягивать в это Рубена? Если бы не ты, Рубен был бы сейчас жив, а ты ползал бы по канавам Британии и искал шест, достаточно длинный, чтобы Брайони могла тебя им коснуться. Ты разрушил его жизнь, и я не позволю