– Что?!! – Марина пошатнулась и, чтобы не упасть, привалилась к холодной мраморной стене. – Что вы сказали? Деньги? Наденька не умрет?

– Деньги, – улыбнулась Фрида. – А ты не знала? – она вдруг перешла на «ты». – И еще четыре спасенных жизни. Пять, если считать твою девочку. А может быть, и больше. Одному из четверых ты спасешь больше, чем жизнь – ты спасешь ему зрение. А он хирург. И такой хирург… Он столько людей вытащил буквально с того света. И стольких еще может вытащить…

– Мне… мне нужно вернуться с вами в больницу? – растерялась Марина.

Фрида профессиональным взглядом оценила зеленоватую бледность, крупные капли пота на лбу… Приобняв Марину, она осторожно усадила ее в ближайшее кресло.

– Не надо тебе никуда ехать, посиди спокойно. Я сейчас позвоню, юрист приедет с нужными бумагами, нотариуса привезет, чтобы подпись заверить. И… ты можешь не беспокоиться насчет похорон. Тело перевезут за счет клиники. Только твой билет придется поменять на более поздний рейс. Давай, я все сделаю.

Марина плохо помнила, как разговаривала с юристами клиники, как Фрида проводила ее до самолета, как долетели до Киева, как добиралась от Борисполя – из международного аэропорта – до дома. Входя в подъезд, она обернулась – низкое закатное солнце, почти лежавшее на соседних крышах, било сквозь потемневшую листву оранжевыми лучами.

Осторожно повернув ключ, женщина толкнула дверь, шагнула в прихожую и обессиленно опустилась на пол.

Из кухни доносился голос Юры:

– …и тогда принц поцеловал Спящую Красавицу…

– Ну, папочка! Рассказывай дальше! Что ты все время останавливаешься?!

Посреди ночи Марина проснулась от острой боли в сердце. Ледяными пальцами женщина сжала мокрые от пота виски, повторяя: это просто сон. Страшный сон, и ничего больше.

Ей приснился белый человек. Нет, даже не человек, просто похожая на человека фигура. Высокая, на две головы выше Марины. Вся мертвенно-белая, от макушки до кончиков пальцев и, что самое жуткое – у фигуры не было лица, только глаза. Пронзительные, сверкающие. Великан подошел к ней, протянул руку, коснулся груди – Марина отчетливо видела, как белые пальцы погружаются в ее тело, но не могла ни шевельнуться, ни даже закричать – и вытащил дрожащий кровавый комок. Сердце. Отвернулся и начал удаляться. Марина во сне помнила, что без сердца жить нельзя, но помнила как-то отстраненно, наверное, потому что продолжала видеть и слышать и даже могла двигаться. Чувствуя в груди болезненно саднящую пустоту, она сделала следом за белым великаном шаг, другой, третий… Гигант вошел в ослепительно освещенную комнату, Марина – за ним. В центре сияющего помещения спала Наденька. Марина рванулась к дочери, но великан отстранил ее движением руки. В другой руке он нес сердце. Положил свою жуткую ношу на грудь девочки – и исчез. Марина, застыв, смотрела, как кровавый комок как будто растворяется в Наденькином теле и наконец исчезает совсем, не оставив на белой рубашонке даже крошечного пятнышка. Марина подхватила девочку на руки и увидела перед собой зеркало: там, в глубине, женщина в ее ночной рубашке держала на руках спящую Наденьку. Но у женщины было мамино лицо!

В этот момент Марина и проснулась. Сердце болело невыносимо, как будто в грудь загнали громадный ржавый гвоздь. Марина подышала широко раскрытым ртом, как выброшенная на берег рыба, – боль немного отпустила. Подошла к кроватке дочери – девочка спала.

На неверных ногах Марина с трудом добрела до ванной – гвоздь в груди постепенно таял – плеснула в лицо холодной водой и долго собиралась с духом, прежде чем поднять глаза к зеркалу.

В зеркале отражалась она, Марина. И еще какая-то неясная фигура за плечом.

– Ты что? – Юра повернул ее к себе.

– Мама… умерла.

– Откуда ты… – начал он, но увидев ее мертвенно-белое лицо, осекся.

Обнял, прижал – впервые с той ночи на чужой даче. И как будто рухнула стеклянная стена, безжалостно разделявшая их все эти годы. У Марины подламывались ноги. Юра бережно подхватил ее, на руках отнес на кухню, устроил на диванчике, накапал валокордину. Острый «аптечный» запах прояснял мысли, разгоняя клубившийся в голове туман. Юра обнимал ее и баюкал, как ребенка:

– Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо. Все… Будет… Хорошо…

Очнувшись после операции, Наоми привычно потянулась рукой к животу и вздрогнула от ужаса, почувствовав под ладонью плоскую – пустую! – поверхность:

– Что? Где?

– Тихо, тихо, – подбежавшая медсестра поправила катетер. – Пришла в себя, вот умница, только не шевелись и не нервничай. У тебя теперь хорошая новая почка, теперь все будет хорошо. Меня зовут Фрида, я слежу за твоей палатой.

– Где Шай?

Фрида, неодобрительно покосившись на приборы, покачала головой:

– Да тут твой Шай, тут, надоел всем. Ну хорошо, хорошо, только не нервничай, тебе нельзя. Пять минут, не больше. – Она впустила в палату Шая и строго предупредила: – Близко не подходить, говорить и дышать только через маску. Она на иммунодепрессантах, ей сейчас любая инфекция смертельно опасна.

Шай кивнул, не в силах выговорить ни слова.

– Шай, что с малышкой?

– Все в порядке, она уже дома, – голос через маску звучал как-то непривычно.

– А как мы ее назовем?

– Мама зовет ее Шир.

– Песня… Красивое имя. Как же вы с ней управляетесь?

– Легко! Она такая спокойная, не капризничает и улыбается все время. Мама, конечно, отпуск взяла. И… ты знаешь… – он покосился на суровую медсестру. – Ей помогает твоя мама, она специально приехала.

– Мама?! – от изумления глаза Наоми стали совсем громадными.

– Я же вас предупредила, что ей нельзя волноваться! – вмешалась Фрида.

– Простите! Для Наоми это очень важно. Это ее успокоит.

– Мама приехала? А как же…

– Отец простил тебя, простил. Я разыскал его, когда… когда тебе было совсем плохо. Привез его сюда, он все время за тебя молился. Как только тебя выпишут, сыграем настоящую свадьбу.

– Шалом, коллега! – сочный рокочущий баритон заполнил всю палату. – Судя по показаниям приборов, вы давно проснулись. Я профессор Леви. Сделали мы вам кератопластику на оба глаза…

– А какой… – перебил было профессора Григорий, но договорить не смог, горло перехватило от волнения.

– Какой прогноз? Ну, боюсь сглазить, – профессор засмеялся. – Но мне думается, что все у нас будет в порядке. Конечно, всякое бывает – и осложнения, и все прочее. Да вы сами знаете. Но это редко, и, честное слово, вот я лично к этому оснований не вижу. Так что будем надеяться на лучшее. Если воспаления не будет, недели через две попробуем снять повязку. Будете привыкать. И знаете, коллега, я даже рискнул бы предположить, что вы сможете вернуться в профессию. Не сразу, конечно. Вот швы снимем, месяцев через восемь, вероятно, тогда ясно будет. В общем, наберитесь терпения и думайте о хорошем. Сами знаете, как это влияет на успех. Теперь все зависит от вас.