— Фриц, а у немцев клятва была?

— У немцев все была. Хойте нету, нету унд нету…

— Я знаю, что сегодня у вас нету… Тогда вы нашу возьмите! Клятва у нас мировенская! Теперь она присягой называется, потому что войны уже нету. Но зато у нас лучшая в мире присяга! Будь спок! Я ее выучил назубок! Мы на деревьях сидели, когда курсанты училища присягу принимали на плацу. Там было их столько, курсантов!.. До самого обеда хватило!.. И Ленька даже выучил.

А салаги-курсанты по книге читали. По красной такой, с гербом золотым СССР. И там еще знамя стояло и автоматчики…

А потом командир приказал нас в училище пригласить. Всех ребят. Дали каждому сладкого чая по кружке солдатской и белого хлеба. Вот было да!.. Я стану тоже курсантом, чтобы летать, как мой папка… Он пока не вернулся с войны…

— Не вернулся с войны? — Фриц повторил.

Валерик кивнул головой, и губы невольно стянулись.

— О-о, братишка, майн Готт… Не горевай! Ты будешь гороши пилот. Братишка будешь русиш ас!

— Я в нашем училище буду учиться. Присягу я знаю уже. Хочешь, сейчас прочитаю, и ты сразу выучишь, хочешь? Только каску надену свою, было чтобы по-правдашнему.

Фриц головой покивал понимающе.

Валерик нарвал бархатно-мягкой полыни белой, свернул жгутом и в каску вложил. Каска оделась в самый раз.

Фриц догадался, что для Валерика это было делом привычным:

— Зер гут! Очень горошо!

Валерик вытянулся в струнку и сделал руки «по швам»:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…

При этих словах Фриц поднялся, выронил из рук кирпич и кирочку и стал по стойке «смирно»

Валерик этого не ожидал и запнулся, смутившись.

— Битте, битте, братишка, — серьезно сказал Фриц. — Присяга есть «Ахтунг!»

Это ободрило Валерика, придав его затее законную необходимость. Он поддернул штанишки и посерьезнел.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических республик, — начал он, стараясь четко выговаривать слова, как требует мама, — вступаю в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-крестьянскому правительству.

Я всегда готов по приказу Рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.

Валерик вздохнул и каску снял:

— Вот так вот. Понял?

— Йаволь, братишка! Ихь ферштее дихь!.. Алес гут. Абер… Присяга есть, Сталин нет.

— А зачем?

— Сталин — рейхсмаршал! — и Фриц глазами показал на небо.

— Тогда я не знаю, — пожал плечами Валерик. — А про товарища Сталина никто не говорил. А где там скажешь? Там все словами занято… Без товарища Сталина, значит, надо. А ты свою присягу знаешь?

— Знаешь, знаешь…

— Тогда расскажи.

— Расскажи?

— Да, расскажи. И свою каску надень, чтоб по-правдашнему было.

— Гут, — согласился Фриц. Оглядевшись по сторонам, прямо на кепи надел свою каску и принял стойку «смирно»

Вытянулся и Валерик.

И жесткие слова этой присяги зазвучали. И в руинах отозвались черным хохотом войны. И осколками из прошлого рубанули Валеркин слух. И опять перед мальчиком немец, только босой и безликий. Та же каска и тот же мундир, только потертый изрядно. Да вот еще камни руин за спиной рисуют картину прошедшей войны:

— Я клянусь перед Господом Богом этой священной присягой, что буду безропотно подчиняться фюреру немецкого государства и народа Адольфу Гитлеру, верховному главнокомандующему вооруженными силами, и, как храбрый солдат, буду всегда готов пожертвовать своей жизнью во имя этой присяги! — закончил Фриц и каску снял.

— Здорово, — сказал Валерик, не признаваясь, как ему было тревожно. — Только зачем ты Адольфа Гитлера называл? Ты что, ему клялся?

— Алес Дойчланд…

— Вся Германия клялась Гитлеру? — усомнился Валерик. — Вся-вся?

Фриц кивнул.

— И антифашисты?

— Антифашисты? — переспросил он и по-немецки ответил: — Я не видел их там.

В День Победы и в День освобождения области от немцев, фронтовики надевали боевые награды: кто на костюмы, кто на пиджачки, а кто на армейскую форму, на этот случай сбереженную, и выходили на площадь. И становился город праздничным!

— Дядя Вася, как много вы наград навоевали! — замечает Валерик, осторожно касаясь пальцем иностранного креста на груди дяди Васи Суровикина. — Почти как у Пахомыча!

Суровикин Василий на сапогах своих хромовых бархоткой блеск наводит, поставив ногу на приступок крыльца:

— Дак наш же Пахомыч воевал в полковой разведке. А там или грудь в крестах, или голова в кустах! А я и в пехоте был, и связистом, и плацдарм на том берегу Днепра держал… А героя, как видишь, не дали!

— А немцев вы много убили?

— Что-то мне об этом говорить не хочется, парень… Тяжесть на душу ложится, когда они вспоминаются сами собой… У Фрица бы лучше спросил, сколько он наших людей загубил?

— Я спрашивал, а он говорит: «Ихь бин золдат!» И все.

— А ты спроси у него, сколько раз он в атаку ходил? Спроси-ка, спроси! Он не скажет тебе, сколько наших убил, но сколько в атаку ходил — обязательно скажет. Скажет! Потому, что гордится солдат тем, что в атаку ходил и остался в живых. А что в каждой атаке ему пережить приходилось, только он один знает, да еще Господь Бог… Когда разрешалось орать, я орал, что во мне было духу! Этим я из души своей страх выгонял! И другие орали! Но были такие атаки, когда мы шли в тихаря. Ночью ходили. Чтоб ни-ни! Ни шороха, ни звука. Или ползли по-пластунски! И в любом разе дойти, добежать, доползти до него надо было как можно быстрей, чтоб эта пытка скорей завершилась, да чтоб того немца увидеть и убить его первым! Успеть убить его первым, чтобы он не убил меня…

— И вы успевали, дядь Вася?