Проследив за взглядом Андрея, Оля тихо прошептала:

— В ту ночь Белый дом горел каким-то мерцающим огнем. Было очень странно смотреть на это. Странно и страшно. В центре Москвы — пожар, который специально устроили сами люди и который никто не собирался тушить. Когда ты мне тогда позвонил, у меня отлегло от сердца. Я ведь боялась, что ты можешь оказаться там.

Андрей поцеловал жену:

— Успокойся, теперь все в порядке.

— Но ты же там, внутри, да?

— Да, но это несложная и неопасная работа. Мы там разбираемся с разными документами. Простое бюрократическое занятие.

Жена с недоверием посмотрела на Андрея, но ничего не сказала, а только покачала головой.

— Все, пора!

— Ты опять будешь работать ночью?

— Нет, что ты! Сегодня постараюсь пораньше. А в выходные съездим в центр, и вы сами посмотрите, что там все спокойно.

— Давай не будем загадывать.

Ровно в девять черная служебная «Волга» отъехала от жилого дома на Крылатских Холмах и направилась в сторону центра Москвы.

Черная «Волга» повернула с Рублевки, «потолкалась» немного в пробке у выезда на Кутузовский и, не задерживаясь среди верениц машин, преимущественно советского производства, стремительно понеслась по резервной полосе. Несмотря на то что синих спецсигналов у машины не было, спецталон гарантировал водителя от неприятностей. Во всяком случае, гаишники сквозь пальцы смотрели на нарушения, совершаемые служебными машинами со спецталонами.

Вообще езда по резервной полосе чаще всего была вызвана не служебной необходимостью, а привычкой при наличии документа ехать не в общей толпе, а отдельно. Правда, в случае с Орловым, легкие нарушения правил дорожного движения можно было бы считать оправданными, особенно в тех случаях, когда он торопился на какое-то важное совещание или встречу. Тем более что он, несмотря на то, что работал в Администрации Президента, оставался сотрудником министерства безопасности.

Взгляд Орлова скользил по мелькающим справа от проспекта домам, ставшим к середине осени какими-то особенно серыми, фигуркам людей, уже одевших плащи и куртки, по припаркованным у тротуаров «жигулям», «москвичам» и «волгам», по пожелтевшей листве деревьев и жухлой траве газонов.

После триумфальной арки, в том месте, где проспект делает едва заметный изгиб, открывается перспектива магистрали с видом на высотное здание мэрии, похожее на широко раскрытую книгу, высотку гостиницы «Украина», Новоарбатский мост через Москву-реку. И здесь взгляд Орлова непроизвольно выхватывал из общей картины всего один элемент, один маленький штрих, придающей городскому пейзажу зловещую окраску.

Там, где на отрезке пути от станции метро «Кутузовская» до подземного туннеля у площади Дорогомиловской заставы образовывался просвет между высотным зданием и жилым домом сталинской постройки, через который отчетливо проступала верхушка обугленного Дома Советов — ряд окон, узкие пилоны верхнего технического этажа и башенка с громадным циферблатом и остановившимися стрелками.

Каждый раз проезжая это место, Орлов невольно бросал взгляд на Белый дом, по иронии судьбы ставший черным. Потом, когда машина выезжала на мост, последнее произведение архитектора Чечулина представало во всем своем трагическом обличил — огороженное со всех сторон бетонным забором, с забитыми фанерой окнами, черной от копоти верхней частью, страшной пробоиной от снарядов в самом центре фасада.

На Новоарбатском мосту перед Орловым, сколько бы потом раз он через него ни проезжал, на мгновение возникала одна и та же картина, которую он увидел в тот день. Это было как наваждение, но тот кошмар и ужас, смешивающиеся с позором и стыдом, запечатлелись в его памяти на всю жизнь.

* * *

Утром четвертого октября на Старой площади царила растерянность. Те, кто еще пару дней назад надсмехался над народными депутатами, которые «захлебнутся в собственном дерьме» в результате отключения канализации в Белом доме, теперь выглядели подавленными и испуганными. Массовые беспорядки у стен мэрии и Дома Советов, штурм телецентра в Останкино демонстрантами, стрельба и горящие автомобили на улицах Москвы, вой сирен машин «скорой помощи», убитые и раненые, точное число которых никому не было известно, противоречивая информация на экранах телевизоров — все это усугубляло распространяющееся повсеместно чувство страха и неуверенности.

— Андрей Петрович, ну как там? — Петр Васильевич, встретив Орлова в коридоре седьмого этажа, посмотрел на Орлова испытующим взглядом. — Что говорит Филатов?

— Я его не видел.

— Нас Дим Димыч отпустил домой. А что мы можем сделать? Это же все-таки законный парламент. Да и Зорькин поддержал их. Что творится!

Орлов только кивнул в ответ. Затем, пожелав Петру Васильевичу всего хорошего, пошел в свой кабинет.

«Что делать? Что предпринять? — Кровь пульсировала в висках. — Вот и началась военная операция… К Белому дому стянуты воинские части… Бэтээры, боевые машины пехоты… Стрельба усиливается, похоже, идет бой. После хаоса 3 октября и страшной ночи с десятками убитых и сотнями раненых это производит впечатление возмездия. Точка невозврата была пройдена накануне, и теперь ситуация развивалась по худшему сценарию. Попытка избежать кровавого столкновения, как оказалось, была обречена на неудачу». — Мысли Андрея путались, разрывая взаимосвязи явлений и нарушая логику развития событий.

Слишком непримиримы оказались позиции противостоящих сторон, слишком агрессивно были настроены люди друг против друга, слишком категоричны были политики, не допуская ни шага к компромиссу, убеждая себя и всех вокруг в том, что именно они правы. В час, когда политическое противостояние переросло в стадию кровавого противоборства, уже было не важно, кто прав, кто виноват. В братоубийственной войне нет правых и виноватых, а жертвой оказывается народ, который чувствует себя обманутым и преданным теми, кому он поверил.

ВОСПОМИНАНИЯ: «Я тогда был в подавленном состоянии. У меня возникло ощущение, что все, чем я до сих пор занимался, что делал и к чему стремился, потеряло всякий смысл. Работая в органах, я всегда исходил из того, что результаты моего труда должны быть полезны стране. Как бы это ни банально звучало! Занимаясь защитой госсекретов, выработкой мер противодействия иностранным спецслужбам, поиском способов выявления разведывательной деятельности противника, я всегда стремился выйти на практический результат. Иногда это получалось. И от этого я испытывал большое удовлетворение. А осенью девяносто третьего, когда страна находилась на грани гражданской войны, все мои попытки хоть как-то повлиять на происходящее были тщетны…» (Из воспоминаний А.П. Орлова.)

Будто вспомнив что-то, Орлов набрал по «кремлевке» номер телефона Степашина. Как ни странно, его быстро соединили.

— Сергей Вадимович, какие наши действия? Может, я могу чем-нибудь…