— Стерляжий станок ищет, — сразу определил Данила.

— Давай спустимся, поглядим.

— Ну его! — отмахнулся Данила, — перепугается, если верно наткнулся; еще в драку кинется.

— Не кинется, давай, давай, я эту рыбалку ни разу не видел, только слышал про нее, — Захар Евграфович взял под уздцы лошадь и повел ее, спускаясь на лед. Даниле ничего не оставалось, как последовать за ним.

Поиск стерляжьих станков в прибрежных деревнях Талой был промыслом азартным, а в случае удачи — праздничным. Как только устанавливался на реке крепкий лед, знающие, опытные рыбаки вставали на лыжи, перекидывали через плечо веревочную петлю, к концу которой привязана была пешня, и отправлялись искать ямы, где скапливалась стерлядь. Долбили проруби, спускали в них каракшу[16]и, тихонько подергивая, вытаскивали, молясь при этом, чтобы труды по долбежке крепкого льда не оказались зряшными. А бывало так нередко. Вытащит рыбак каракшу, а на ней только водяные капли, да и те на морозе быстренько застынут. Тогда идет он дальше по реке и долбит новые пробные проруби. Случалось, что неделю пропутешествует, наиграется с тяжелой пешней до горькой отрыжки, а на зубьях каракши так ничего и не появится.

Но случалось и по-иному. Продолбил первую прорубь, опустил каракшу, вытащил, а на ней стерлядка трепыхается, надетая на острый крючок. И совсем уж полное счастье, когда стерлядка оказывается мелкой — значит, на «хвост» попал. Стерлядь в яме стоит плотно, как в бочку уложенная; впереди, против течения — самая крупная, а мелочь — в «хвосте». Если подцепишь каракшей крупную рыбину, кровь вниз потечет и весь косяк может стронуться и уйти, а вот если с мелочи начинаешь, сзади — стоять будет и не шелохнется. Стащит удачливый рыбак с головы шапку, перекрестится, и сразу озираться начинает: нет ли поблизости чужого глаза? Прячет прорубь, закрывает ее снегом и скорым ходом — в деревню, где собирает всю многочисленную родню с бабами и ребятишками, и вот уже конный поезд с плетеными коробами на санях потянулся к счастливой проруби — как на праздник!

Данила с Захаром Евграфовичем подъехали как раз в тот момент, когда маленький, юркий мужичок, озаренно улыбаясь и показывая крупные зубы в разъеме рыжей бороденки, вытащил из реки две маленькие стерлядки. Заслышав скрип санных полозьев по снегу, он обернулся, и лицо его в один миг переменилось, даже бороденка и та, казалось, встопорщилась:

— А ну проезжай, едят вас мухи! — заголосил мужичок и от расстройства даже подшитым валенком пристукнул об лед. — Чего шары уставили?! Не ваша добыча! Проезжай, а то за пешню возьмусь!

— Не шуми, дядя, рыбу распугаешь! — Захар Евграфович, добродушно улыбаясь, вылез из саней, стянул рукавицу и протянул руку мужичку. — Меня Захаром кличут, а тебя как?

— А меня — никак! — мужичок отступил на два шага и потянул за веревку пешню к себе поближе.

— Да брось, дядя, брось! Не надоело пешней размахивать? Мы из интереса подъехали: хочу я такую рыбалку поглядеть. Корысти к твоей добыче не имею. Сам нашел — сам пользуйся. Я тебе даже коня уступлю, тебе же сейчас в деревню надо бежать, а на лыжах скоро не доберешься. Ну чего уставился, бери коня, езжай. Данила, вытащи мешки из саней, чтобы легче было.

Данила переложил мешки с припасами на другие сани. Мужичок все еще сердито глядел на них, вздергивал бороденку, и видно было, что не знал, бедный, куда податься: или пешню еще ближе к себе подтягивать, или залезать в сани и погонять коня галопом в сторону деревни… Захар Евграфович продолжал добродушно улыбаться, а Данила недовольно хмурился: не нравилась ему эта затея хозяина. Мужичонка, продолжая их сторожить сердитым взглядом, все-таки решился:

— Дак это… Шутишь, парень, или всурьез коня до деревни выделяешь? Да ты, часом, не пьяный?

— Если улов удачный будет да угостишь, тогда выпью, — засмеялся Захар Евграфович, — а пока — ни в одном глазу.

— Дак это… Ехать можно?

— Езжай. Или тебе кучер еще нужен?

— Нет, кучера нам не требуется. Мы сами с вожжами… — и, не договорив, оставив на льду пешню, лыжи и каракшу, мужичок запрыгнул в сани и пустил коня скорой рысью.

Данила и Захар Евграфович остались возле проруби и решили перекусить, чтобы в ожидании не терять зря время. Вернулись к берегу, развели костер, принялись варить мороженые пельмени. Но не успели пельмени закипеть, как со стороны деревни показалась длинная вереница подвод, на которых стояли плетеные короба, а из коробов выглядывали бабьи платки и шапчонки ребятишек. Мужики с вожжами в руках торопливо вышагивали сбоку саней.

Захар Евграфович, забыв о пельменях, снова кинулся к проруби, а вокруг нее уже стучали пешнями с десяток мужиков. Новые проруби появлялись на глазах.

И начался праздник!

Пошли на дно каракши, пошла наверх стерлядь, трепыхающаяся на острых крючках, ее сдергивали быстрыми, отточенными движениями, откидывали в сторону и даже не оглядывались — там другие управятся. Бабы, ребятишки подхватывали рыбу, макали в снег и складывали в короба, где она схватывалась на морозе и скоро стучала, как деревянная. С берега махом натащили сушняка, запалили костры, в котелках над ними закипела уха.

Сначала, с «хвоста», стерлядь шла мелкая, но чем дальше проруби подвигались в «голову» станка, тем она становилась крупнее и крупнее, словно вырастала подо льдом на холодном течении.

Захар Евграфович выпросил у мужичка каракшу и вместе с другими таскал рыбу, по-мальчишески вскрикивая от невиданной рыбацкой удачи. Глаза у него блестели, бородка заиндевела, по руке текла кровь — чиркнул острым крючком по пальцу, но он этого не замечал, увлеченный общим азартным порывом. Данила в горячей суматохе участия не принимал, сидел возле своего костерка, грелся и доедал пельмени. Не любил он такую рыбалку. И огорчался, что охота на зайцев, похоже, ахнулась. Знал по опыту, что Захар Евграфович теперь не успокоится, пока не натешится новой забавой досыта. Уж такая у него натура.

А рыба в коробах все прибывала и прибывала. Первые подводы потянулись в деревню, скоро вернулись обратно, и их снова загружали под самую завязку.

Выбирали яму до вечера, до тех пор, пока не легла темнота.

Народ, а было его столь густо, словно вся деревня сбежалась на лед, сидел возле костров, хлебал обжигающе горячую уху и даже к водочке прикладывался, а домой не собирался — завтра, с утра пораньше, надо будет снова выбирать яму — до тех пор, пока она не опустеет. А когда она опустеет — неведомо. Может, еще и послезавтра придется трудиться.

Захар Евграфович принял уже не один стаканчик с мужичком, который нашел станок и так сильно на них с Данилой поначалу строжился, расспрашивал его о тонкостях рыбалки, а тот, захмелев, все кричал, что один короб стерляди он отдает хорошим людям, которые выручили его, одолжив коня, и короб требуется забрать немедленно, в сей же момент.