Антониу подался вперед, и его мягкие янтарные глаза внимательно уставились на нее.

– Поведай нам о себе, – приказал он.

– Мы шли на запад столько недель, что сбились со счету, – начала она, мы спасались бегством от гнева моего отца, недовольного нашим союзом, и искали место, где можно поселиться и заняться полезным трудом. Недели две назад, а может больше, на нас напали раскрашенные дикари; они убили верную индианку тупи и похитили двух наших детей, ускакав прочь на огромных лошадях.

Это краткое перечисление бед окончательно сломило Изабель, по ее щекам потекли слезы, а в горле застряли рыдания.

– А, это гуайкуру, настоящие воплощения дьявола, – горячо заговорил Жозе. – Они владеют арабскими конями, как чародеи, не пользуясь ни седлами, ни стременами. Вскакивают на лошадь одним прыжком. Их женщины, чтобы не мешать передвижению племени, убивают детей в своих утробах и, нанося себе ужасные раны, навсегда становятся бесплодными; чтобы восполнить нехватку детей, они похищают их где только можно и воспитывают по своим сатанинским обычаям. Они столь извращены, что заставляют некоторых мужчин одеваться в женские платья, и эти мужчины должны мочиться, сидя на корточках, и раз в месяц истекать кровью. Их святотатству нет границ!

Изабель обратилась к Антониу:

– Господин, а моих детей... – Ее голос судорожно прервался. – Могли бы вы и ваши храбрецы спасти моих детей?

Вожак бандейры наклонился к ней, как любящий отец.

– Гуайкуру многочисленны и свирепы, – печально произнес он. – Нас было втрое больше до того, как мы вступили с ними в битву.

– И у них есть братья по сатанинскому промыслу Пайгуа, – деловито вставил Жозе, вспотев от возмущения. – У них каноэ вместо лошадей, и они перелетают в них через реки, как птицы! Плавают они, как рыбы, с абордажными саблями в зубах!

– А человек, – спросил у Изабель Антониу, не отводя от нее взгляда своих янтарных глаз, – которого ты именуешь своим мужем, не пытался защитить ваших общих детей?

Объяснять, что дети могли родиться и не от Тристана, было не к месту. Изабель заговорила, и перед ее взорами вновь пронеслись картины того ужасного вечера – дети в коконах из москитной сетки, раскрашенный индеец гуайкуру с тонкими белыми бивнями под нижней губой.

– Он защищал. Он застрелил одного из индейцев, но их было слишком много, и они успели сбежать с детьми.

– Застрелил, говоришь?

Тут вмешался Жозе:

– Сир, мы нашли этот механизм среди вещей. Сделан он великолепно, и сначала мы приняли его за голландскую игрушку или итальянскую табакерку, но потом более тщательный осмотр показал, что это пистоль, правда, укороченная, но очень ловко сделанная – на нем нет кремневого запала.

Он передал Антониу револьвер Сезара. Антониу осмотрел его отшлифованные станком детали и размашисто, как и подобает старому мушкетеру, вскинув револьвер, прицелился во что-то прямо над их головами и выстрелил. Все присутствовавшие оцепенели, услышав резкий хлопок и свист пули и почуяв кисловатый запах пороха; в соломенной крыше не осталось заметных следов, и вождь отряда изумленно выстрелил еще раз, а уже потом револьвер дал осечку. Эти две пули Тристан хранил для себя и для Изабель. Теперь им придется жить дальше.

– Ты прав, брат, это детская игрушка. Этот ствол не вместит дроби даже на воробья.

Потом Антониу снова обратился к Изабель, словно вынося окончательный приговор:

– Этот черный раб больше не муж тебе, милое дитя. Рабы не имеют права иметь жену. Не отчаивайся. Я человек холостой и, как ты скоро сможешь сама убедиться, совсем еще не такой старый, каким кажусь на первый взгляд.

Упрямое молчание Тристана показалось ей громче раскатов грома, в которое превратились удары ее собственного изумленного стойкого сердца.

Старый вожак бандейры взял Изабель в жены, точнее говоря, он взял ее третьей женой, поскольку его уже обслуживали две аборигенки, Такваме и Ианопамоко. Они восприняли пополнение без особого ропота, руки Изабель облегчали их труд, а в первый год ее жизни в бандейре индианки были почти полностью избавлены и от ублажения своего господина в постели. Изабель забеременела и на второй год замужества произвела на свет сына с янтарными глазами, которого назвала Саломаном, надеясь, что он вырастет мудрым и станет с честью носить имя ее отца; может, так ей удастся сменить гнев отца на милость. Когда она сообщила о своем решении Тристану через Ианопамоко – самую молодую наложницу Антониу, красавицу из племени тупика-вахиб, с цилиндрическим, лишенным талии туловищем и стройными, грациозными ногами, – Тристан оскалился и проклял свою жену.

– Пусть этот ребенок пожрет ее сердце, – сказал он, и, когда Ианопамоко, рассказывая об этом Изабель, попыталась изобразить оскал негра, черты ее комично исказились. Лицо индианки было довольно плоским, его покрывал узор из точек и крючочков ярко-синего цвета, значение которых было известно только той стоявшей на пороге великого забвения сморщенной карге, что обновляла их, когда краски бледнели.

Наверное, проклятие Тристана подействовало, поскольку младенец был странно тих и малоподвижен, в отличие от Азора, который пинался и толкался маленькими толстенькими ручками и ножками с первых же дней своей жизни.

Тристана заковали в ножные кандалы, чтобы предотвратить побег, послали работать в поле, на выжженные солнцем плантации маниоки и маиса, сладкого картофеля и земляных орехов, табака, тыкв и бобов. Затем, когда хозяева заметили в нем навыки механика, приобретенные на заводе и на золотом прииске, его поставили вырубать из дерева каноэ для дальнейшего продвижения бандейры вниз по реке. Каноэ эти нужно было строить широкими и прочными, чтобы воины пайагуа не могли подплыть под водой и перевернуть их, поэтому для них вырубались самые большие стволы каштанов, красного дерева и араукарий, которые затем приходилось выдалбливать единственным ржавым теслом. Братья Пейшоту надеялись спуститься по воде к Мадейре, где, по сообщениям предыдущих экспедиций, индейские поселения облепили реку, словно виноградины лозу перед сбором урожая. Оттуда они смогут спуститься к Амазонке и далее по морю вернуться домой в Сан-Паулу и по-райски провести старость в окружении благодарных одомашненных язычников.

Изабель лежала в постели рядом с Антониу под большим, выполненным с мельчайшими подробностями распятием, где каждый ноготь на руке или ноге, каждый гвоздик и струйка крови казались реальнее настоящих, и слушала рассказ о долгом походе бандейры. Они отправились из дома, исполненные боевого духа, с большими запасами провизии и амуниции, а их жены, дети и банкиры, дававшие денег на поход, провожали их, пройдя с ними первые несколько километров по разбитой дороге. Через сорок дней поредевшая, поизносившаяся, но закаленная в боях бандейра прибыла в миссии Паранапанема и Гуайра и обнаружила, что миссии эти, в которых послушные, обращенные в христианство племена индейцев жили, как скот в загонах, были настолько разграблены и разорены нападениями таких же искателей приключений, что испанские иезуиты собрали оставшихся в живых индейцев и отправились с ними на юг и на запад в земли Параны за водопадами Игуасу. Затем, после месяцев лишений, они достигли Параны, и им пришлось выдержать несколько ужасных сражений, поскольку испанские власти позволили наконец иезуитам вооружить индейцев ружьями. Легкие победы знаменитых Антониу Рапозу Тавареса и Андре Фернандеса, подарившие им тысячи пленных, остались в далеком прошлом. Бандейра Пейшоту отступила на запад, а потом на север, в болота Пантаналя, где добычи почти не было, поскольку побоища, болезни и нападения ягуаров и кайманов губили индейцев прежде, чем бандейра успевала до них добраться. Немногочисленные жители голодающих деревень – одна-две семьи, – едва попав в плен, вдруг начинали умирать один за другим с противными пуканьем и кашлем.