по другую сторону стола. Урицкий принялся есть суп из полной тарелки. Ел он жадно, бросая в тарелку крупные куски хлеба, которые шумно жевал. Он налил в большой стакан красного вина и залпом выпил. Покончив с супом, он взялся за тарелку, полную кусками телятины и картошки, залитыми томатным соусом. Стояла полная тишина, нарушаемая только чавканьем этого мужлана. Несмотря на боль, тревогу, усталость, голод, я смотрела на это отвратительное существо, и у меня возникало безумное желание расхохотаться. Я думала: «Ты полагаешь, что унижаешь меня, ведя себя по-хамски; знал бы ты, как мне это безразлично и как глубоко я тебя презираю».

Я прождала минут двадцать пять, прежде чем людоед насытился. Он проглотил еще что-то, яблочный пирог кажется, потом, вытирая жирные полные губы, обратился ко мне:

– А теперь, гражданка, я вас слушаю.

– Я пришла в первую очередь спросить вас, почему вы приказали арестовать моего мужа; в чем вы его обвиняете?

– Я приказал арестовать вашего мужа, чтобы спасти ему жизнь, – торопливо ответил он хмурым тоном, – потому что царскосельские рабочие хотели его убить.

– Царскосельские рабочие? – переспросила я. – Но все здоровались с ним, когда он проходил мимо, даже после революции, даже когда он был в гражданском; он родился в Царском, он жил там, окруженный почетом и любовью!

– Я знаю, что говорю… Чего еще вы желаете?

– Я хочу, чтобы вы вернули ему свободу.

Он усмехнулся:

– Свободу? Нет, гражданка. Сегодня вечером он будет переведен в тюрьму на Шпалерной, где уже содержатся его родственники; там он пробудет три-четыре месяца, а потом я вышлю его на Урал.

Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, и, должно быть, сильно побледнела.

– Что с вами? – спросил он.

– То, что вы делаете, отвратительно! – воскликнула я. – В чем вы его обвиняете?

– Его лично ни в чем, но они все заплатят за триста лет угнетения Романовыми народа.

– Но мой муж невиновен, – возразила я вне себя. – Он на двенадцать лет был выслан из России за брак со мной, потому что я не принцесса по рождению.

– Нам это без разницы, вы дворянка, вы не из народа; и потом, три месяца пройдут быстро, а на Урале он будет пользоваться некоторой свободой, вы сможете к нему поехать, раз уж так сильно его любите…

– Вы уже сослали на Урал моего сына, что с ним стало? – воскликнула я.

Он ответил не сразу.

– Если с вашим сыном что-то случилось, – произнес он наконец, – то виноват в этом он сам. Я ему предлагал…

– Отречься от отца! – воскликнула я. – Скажите, а вы бы отреклись от своих родителей? И потом, вы говорите «если с вашим сыном что-то случилось», вы говорите это по злобе, чтобы порадоваться моим страданиям. Я знаю, что мой сын спасся и находится вне опасности.

Он ничего не сказал; даже у этого чудовища, возможно, случился проблеск жалости; помолчав, он заговорил вновь:

– Это как с бывшим великим князем Михаилом. Вы думаете, что он бежал, а я уверяю вас, что он был убит в Перми.

– Послушайте, – перебила я, – еще раз прошу, не мучайте меня так. Я знаю, что мой сын спасен… оставим это. Дайте мне пропуск, чтобы я могла каждый день навещать моего мужа.

– Каждый день я позволить не могу. Вы будете видеться с ним дважды в неделю, по вторникам и пятницам. Я прикажу выписать вам постоянный пропуск. Вы сможете приносить ему пищу через каждые два дня, а поскольку сегодня, в девять часов вечера, он будет переведен в тюрьму, я дам вам пропуск на сегодняшний вечер. Видите, какой я добрый.

На его отвратительном лице появилась улыбка. Он позвонил секретарю, Иоселевичу, и приказал напечатать на машинке два пропуска. Потом, снова вызвав секретаря, спросил:

– Гавриил арестован?

Получив отрицательный ответ, он рассердился:

– Я же приказал его арестовать. Сделайте это завтра и немедленно доставьте его прямо на Шпалерную, не завозя сюда.

Я получила из его рук два пропуска и медленно вышла, не взглянув на него, не поблагодарив. В коридоре я встретила блондина.

– Вы их получили, – сказал он, увидев бумаги, – я рад. Вчера он мне сказал, что заставит вас прождать целый день и вы ничего от него не добьетесь.

Я вернулась к Марианне, умирая от усталости и голода, и быстро поела. Было четверть восьмого, а на Шпалерную надо было попасть до девяти; на дорогу пешком требовалось не меньше сорока минут, а ведь еще надо было нести простыни, одеяло и подушку.

XXXI

Я собрала в большой узел все, что требовалось моему мужу на ночь, добавила грелку, бутылку молока, кофе, сахар и белый хлеб ему на завтрак. От Марианны я вышла без четверти восемь и снова безуспешно поискала извозчика. В этот час, тем более в это время года, улица была пустынна. Я медленно пошла к тюрьме, сгибаясь под непривычной тяжестью груза. Я прошла по Миллионной и по Румянцевской площади, мимо английского посольства и Летнего сада. На том месте, где когда-то произошло покушение на Александра II и где была воздвигнута часовня[60], я на мгновение остановилась, произнесла короткую молитву и попросила императора помочь своему сыну… Потом продолжила путь до французского посольства, а оттуда повернула на Шпалерную улицу. Вечер был ясным и теплым, я умирала о усталости, жары и жажды. Я показала пропуск часовому у ворот тюрьмы; он пропустил меня и велел ждать во дворе. Поискав глазами скамейку или стул, чтобы сесть и положить ненадолго свою ношу, я заметила пень от дерева, видимо служивший табуретом для ночного часового. Я села на него, обхватила голову руками и предалась печальным раздумьям. Меня душили слезы. Я спрашивала себя, что сейчас делает мой дорогой Владимир, как там без нас девочки в Царском. Испытания, которые выпали на долю мужа, разрывали мне сердце…

В тюремном дворе все было спокойно. Только медсестра ходила туда-сюда по делам, нося то пробирки, то компресс или бинты. После ее третьего прохода я встала и обратилась к ней:

– Сестра, вы не знаете, в котором часу сюда привезут великого князя Павла Александровича?

Она вздрогнула и, воздев руки к небу, проронила:

– Как, и его тоже? Они и его сюда привезут! Ах, чудовища, бандиты!

Видя, что она одна из наших, что у нее благородное и сострадательное сердце, я рассказала ей все, что выстрадала за последние два дня. Она обняла меня, поцеловала и сказала:

– Успокойтесь и успокойте ваших девочек. Скажите им, что, пока я здесь, за их папой