Я несколько раз перечитываю записку. Она явно от Майлза и явно адресована мне, но звучит настолько буднично, что на секунду я начинаю сомневаться, действительно ли в четверг произошло то, что произошло.

Однако Майлз тоже был там и знает, чем все закончилось. Знает, что я либо обижена, либо рассержена.

Поскорее захожу в квартиру, пока не начала ломиться к Майлзу и орать на него.

Складываю вещи и еще раз перечитываю записку, анализируя все – от почерка до выбора слов. Потом, вне себя от злости, комкаю бумагу и швыряю в сторону кухни.

Я злюсь, потому что знаю, что поеду с ним.

Я просто не в состоянии отказаться.

* * *

Ровно в семь раздается тихий стук в дверь. Его пунктуальность меня злит, хотя вообще я не против пунктуальности. Похоже, сегодня меня злит все, что бы он ни сделал.

Майлз стоит в коридоре в нескольких шагах от порога – ближе к своей двери, чем к моей. Руки – в карманах куртки, голова опущена. Похоже на проявление покорности, хотя, скорее всего, это не так.

– Поедешь со мной?

Голос Майлза окружает меня. Делает меня слабой. Превращает в воду. Я киваю, выхожу в коридор и поворачиваю ключ в замке. Майлз указывает подбородком в сторону лифта, как бы говоря, что последует за мной. Я пытаюсь прочесть что-нибудь по его глазам, хотя давно пора понять, что это бесполезно.

Жму на кнопку вызова. Майлз молчит рядом.

Проходит целая вечность. Лифт наконец-то приезжает, и мы облегченно переводим дыхание. Однако, оказавшись в кабине, вновь не можем дышать.

Уверена, что Майлз на меня смотрит, но глаз не поднимаю.

Не могу поднять.

Чувствую себя глупо. Вот-вот расплачусь. Теперь, когда я стою рядом с Майлзом и даже не догадываюсь, куда мы направляемся, я мысленно корю себя за то, что согласилась поехать с ним.

– Прости меня.

Голос Майлза звучит еле слышно и на удивление искренне.

Я не смотрю на него. Не говорю ни слова.

Майлз в три шага оказывается рядом со мной и жмет на «стоп». Мое лицо на уровне его груди, зубы сжаты. Я отказываюсь на него смотреть.

Отказываюсь и все.

– Тейт, прости меня.

Майлз даже не дотронулся до меня, но все равно вторгается. Он так близко, что я чувствую его самого, ощущаю его дыхание. Понимаю, что он действительно сожалеет. Хотя не уверена, что вообще должна его прощать. За что? Майлз никогда не обещал мне ничего, кроме секса, а именно это он мне и давал.

Секс.

Ни больше, ни меньше.

– Прости меня, – в третий раз просит Майлз. – Ты этого не заслужила.

На этот раз он касается пальцами моего подбородка и заставляет меня поднять голову.

Я еще крепче стискиваю зубы и изо всех сил стараюсь укрепить свою броню, чтобы не расплакаться.

Я снова замечаю в глазах Майлза то, что видела в четверг, когда он целовал меня на прощание. Нечто невысказанное. Но единственное, что слетает с его губ, это «прости меня».

Майлза передергивает, словно от боли, и он приникает лбом к моему лбу.

– Прости меня…

Он кладет ладони на стенку лифта по бокам от меня и прижимается ко мне грудью. Мои руки безвольно висят, глаза закрыты. Хочется плакать, но я отказываюсь плакать при Майлзе. До сих пор не понимаю, за что именно он извиняется, да это и не важно. Видимо, за все. За то, что вовлек меня в отношения, которые, как нам обоим известно, ничем хорошим не кончатся. За то, что не может открыться и рассказать о прошлом. За то, что не может рассказать о будущем.

За то, что уничтожил меня, когда ушел, хлопнув дверью.

Одной рукой Майлз притягивает мою голову к своей груди, другой крепко обнимает за плечи, прижавшись щекой к моей макушке.

– Не понимаю, что со мной было. Клянусь, что не хотел сделать тебе больно.

Одного раскаяния в голосе достаточно, чтобы мне захотелось его обнять. Я хватаю его за рукава рубашки, прячу лицо на его груди. Так мы и стоим несколько минут, оба совершенно потерянные. Совершенно не привыкшие ни к чему подобному. Совершенно сбитые с толку.

Наконец Майлз отстраняется и жмет на кнопку первого этажа. Я все еще не проронила ни слова, потому что не понимаю, что надо говорить в такой ситуации. На выходе из лифта Майлз берет меня за руку и не выпускает ее до самой машины.

Я впервые в его автомобиле, и его простота меня удивляет. Корбин, например, неплохо зарабатывает и любит тратить деньги на дорогие вещи, но эта машина столь же непритязательна, как и ее владелец.

Какое-то время едем молча. Я устала от тишины, устала от неизвестности, поэтому первое, что я говорю с тех пор, как он меня уничтожил, это:

– Куда мы направляемся?

Звук моего голоса моментально рассеивает неловкость, и Майлз облегченно переводит дыхание.

– В аэропорт, но не по работе. Я иногда езжу туда, чтобы посмотреть на самолеты.

Он берет меня за руку. Это одновременно и успокаивает, и пугает. Его руки теплые, хочется, чтобы они обнимали все мое тело, хотя мне и страшно от того, насколько сильно во мне это желание.

До самого аэропорта мы молчим. На обочине стоят знаки с надписью «Зона ограниченного доступа», Майлз уверенно их минует, он знает, куда ехать. Наконец мы останавливаемся на парковке с видом на взлетно-посадочную полосу.

Несколько самолетов выстроилось в ряд в ожидании взлета. Майлз указывает налево, где один из них начал разгоняться. Он проносится мимо нас, и машину заполняет рев двигателей. Мы смотрим, как судно набирает высоту, пока его шасси не исчезают и ночь не проглатывает его.

– Часто сюда приезжаешь? – спрашиваю я, продолжая смотреть в окно.

Майлз смеется – так непринужденно, что я оборачиваюсь.

– Похоже на попытку познакомиться, – говорит он с улыбкой.

От его смеха я тоже улыбаюсь. От моей улыбки Майлз прекращает смеяться.

– Да, часто, – говорит он, отворачиваясь к окну и наблюдая, как следующий самолет готовится к взлету.

Я чувствую: что-то изменилось. Произошла какая-то огромная перемена, и я не могу понять, к лучшему или к худшему.

Майлз привез меня сюда, чтобы поговорить.

Беда в том, что я не знаю о чем.

– Майлз… – зову я, потому как хочу, чтобы он на меня посмотрел.

Майлз не оборачивается.

– Это не шутки, – тихо произносит он. – То, что между нами происходит.

Эти слова мне не нравятся. Лучше б он взял их обратно, они меня ранят. Однако Майлз прав.

– Знаю, – говорю я.

– Если не остановиться сейчас, будет только хуже.