Как бы там ни было, молодой Боутон так и не признал ребенка и не собирался его обеспечивать. Но все же он рассказал отцу о его существовании. Как будто исповедовался в грехе, как считал его отец, хотя мне такой поступок казался подлостью чистой воды, ибо он должен был знать, что внук ляжет на совесть старого Боутона тяжелым камнем, как и произошло. Он даже рассказал Боутону, где жила молодая девушка, и Глори отвезла туда старика в этом дурацком кабриолете. Боутон надеялся покрестить ребенка – это была маленькая девочка – или хотя бы утешиться мыслью, что ее покрестят, но родственники матери приняли его в штыки, как будто он был во всем виноват. Так что он оставил им деньги и уехал, глубоко опечаленный и униженный. Вид у него был такой несчастный, что миссис Боутон заставила Глори рассказать ей, в чем дело, а потом и сама опечалилась так, что Глори повезла их обоих в деревню. Миссис Боутон желала видеть ребенка и подержать его на руках. Вероятно, с ее стороны это было не самым мудрым решением. Что ж, и мне довелось подержать эту девочку. И я правда не знаю, как можно проявлять мудрость в такой ситуации. Они привозили подгузники, одежду и оставляли деньги. Это продолжалось довольно долго. Несколько лет, если быть точным. Раньше Глори приходила ко мне и плакала, потому что ничего не менялось. Ребенок всегда был слишком грязный и слишком маленький.

Она взяла меня с собой, чтобы я взглянул на все собственными глазами, и могу сказать тебе, что дела были очень плохи. Люди имеют право жить, как хотят, но это место никак не подходило для ребенка. По всему двору валялись консервные банки и разбитые стекла, на полу лежали грязные старые матрасы и кучи хлама. Повсюду бродили собаки. Как мог Боутон-младший воспользоваться наивностью этой девушки и потом бросить ее? Глори рассказала, что, когда спросила брата, собирается ли он жениться на девушке, тот просто ответил: «Ты же ее видела». По пути туда Глори попросила меня попытаться убедить семью отпустить девушку с ребенком в город пожить в хорошей христианской семье. Я попытался, но ее отец плюнул на пол и сказал: «У нее уже есть хорошая христианская семья».

Потом, по дороге домой, Глори описывала придуманный ею план похищения ребенка. То есть еще совсем крохи. Она слышала старые байки о том, как укрывали беглецов из Миссури, и подумала, что спрятать маленького ребенка было бы куда проще. В нескольких домах в округе были скрытые подвалы или шкафы, где люди могли отсидеться день или два. Даже на чердаке в церкви есть такое помещение. Надо не забыть показать его тебе. Только для этого придется подняться по лестнице. Что ж, посмотрим…

Я сказал ей, что раньше в таких городах, как наш, все решалось путем заговоров. Многие люди приезжали сюда, чтобы всеми возможными способами реализовывать планы, связанные с искоренением рабства. А вот убедить кого-то забрать ребенка у матери и украсть его будет сложно, особенно с учетом того, что у Глори нет на этого ребенка никаких прав. Она сказала, что написала Боутону-младшему множество писем, умоляя его признать отцовство ради родителей. Она отмыла девочку, нарядила ее и отправила ему фотографии, где малышка улыбалась. Она фотографировала малышку на руках их отца. Джек же присылал Глори открытки на день рождения и коробки шоколадных конфет, но не упоминал ни о ребенке, ни о страданиях, которые причинил всей семье. Она плакала так сильно, что ей пришлось съехать с дороги. «Они так тоскуют! – говорила она. – Они сгорают от стыда!» (Боутону-младшему хватило приличия оставить машину с откидным верхом и вернуться в школу на поезде, чтобы Глори могла хоть раз в неделю возить родителей на встречи с бедной крохой, с этой покрытой сыпью малышкой.)

Что ж, на этом история заканчивается. Маленькая девочка прожила около трех лет. Она постепенно превращалась в живое и проворное создание, которым ее мать из хорошей христианской семьи гордилась как тяжким крестом, который ей приходилось нести. Но потом малышка порезала ногу и умерла от инфекции. Навещая ее в последний раз, Боутоны видели, что она в плохом состоянии. Поэтому Глори привела доктора, но к тому времени ничего уже нельзя было сделать. Дед сказал, что «у нее выдалась трудная судьба», и Глори ударила его. Он угрожал подать на нее в суд, но, видимо, до этого у него так и не дошли руки. Он разрешил Боутонам похоронить малышку на семейном участке земли, поскольку те согласились оплатить расходы и дать кое-что сверху. Там она и лежит. На надгробии написано: «Малышка, три года» – ее мать так не решила, как ее назвать, – а ниже слова: «Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного»[24].

Это горькая история, и все мы долго о ней сожалели. Наверное, нам действительно нужно было украсть малышку. Факт в том, что все это закончилось бы тем, что Глори и всех остальных посадили бы в тюрьму, ребенка вернули матери, а Боутон-младший оказался бы где-нибудь под деревом с книгой Хаксли или Карлайла. Еще к нему вернулся бы автомобиль. Не знаю, как извлечь мораль из такой ситуации. Полагаю, мы могли бы выкупить девочку, если бы набрали достаточно денег. Но это тоже преступление. А те люди могли бы вечно шантажировать нас, используя ребенка в качестве заложника. Если бы Господь не забрал ее к себе, это могло бы длиться десятилетиями. Глори говорила: «Если бы мы могли забрать ее хотя бы на неделю!» И что тогда, интересно? Я точно знаю, почему она говорила именно так, но недоумеваю, что значат эти слова. Я часто думал подобным образом о своем первом ребенке.

Теперь есть пенициллин, и много чего изменилось. В былые времена умереть можно было от чего угодно, из-за сущего пустяка.

– Мы же привезли ей туфли, – сказала миссис Боутон. – Почему он бегала босиком?

Девушка ответила:

– Чтобы не стаптывать их.

Бедная юная девушка, ее мать. Она была бледная и печальная, как будто вот-вот умрет от горя, если судить по ее виду. Что делать со всеми разочарованиями и огорчениями, которые копятся в этой жизни? Она бросила школу, и мы слышали о ней только то, что она сбежала в Чикаго.

Это все, что я должен рассказать тебе о Джеке Боутоне, как мне кажется. Когда его мать умерла, он не приехал домой – я уже говорил. Быть может, хотел избавить нас от необходимости общаться с ним.

Они любили этого ребенка так сильно, потому что очень любили Джека. А девочка была похожа на него. И теперь он дома, а Глори радуется ему, словно между ними никогда не было разногласий. Я понятия не имею, почему он заявился домой. И не знаю, как они нашли путь к примирению. Если моя проповедь нарушила этот хрупкий мир, то я не сумел бы пережить такую печаль.

Двадцать лет – долгий срок. Мне ничего не известно об этих годах, а я полагаю, что узнал бы, если бы он чем-то искупил вину. Однако он не похож на человека, который нашел себе в жизни хорошее применение, если я могу судить.

Я нашел пару проповедей под Библией на ночном столике, которые, как я понимаю, твоя мама рекомендует мне прочитать. Она взяла корзину для белья и принесла в ней множество проповедей сверху, причем она их в самом деле читает. Она говорит, я должен использовать что-то из них, чтобы сэкономить силы для написания этого письма. Это звучит гораздо убедительнее, чем доводы, которые она приводила раньше, – о том, что я должен использовать их, чтобы не перенапрягаться для написания новых. Если бы я действительно считал, что мне не хватит сил для написания проповеди, то должен был бы покинуть кафедру. А вот мысль о том, чтобы посвятить больше времени тебе, – совсем другое дело.