Джек сказал:

– Отец во многом формирует личность сына, это неизбежно.

У меня есть ужасная привычка перетягивать главную роль в беседе на себя в плане удовольствия или пользы, на которые я могу рассчитывать в ходе разговора, но тут я не питал особых надежд, ответив кратко:

– У меня было такое же призвание, как у отца. Полагаю, даже если бы у меня был совершенно другой отец, Господь все равно призвал бы меня.

Признаю, в этом аспекте я склонен проявлять сентиментальность.

Джек помолчал с минуту, потом произнес:

– Всегда возникает впечатление, что я хочу кого-то обидеть. Но далеко не всегда таковы мои истинные намерения. – И добавил: – Надеюсь, вы поймете, что я не хотел обидеть вас, преподобный.

Я ответил:

– Буду иметь это в виду.

– Спасибо, – сказал он. А через минуту продолжил: – Жаль, что я не такой, как мой отец, – и посмотрел на меня так, как будто думал, что я могу рассмеяться.

– Твой отец был примером для всех нас, – заметил я.

Он посмотрел на меня, потом прикрыл глаза ладонью. В этом жесте читались и горе, и разочарование, и усталость. Я знал, что это означало, а потому сказал:

– Боюсь, я тебя обидел.

– Нет, нет, – возразил он. – Но я хотел бы поговорить с вами откровенно.

Воцарилась тишина. Потом он сказал:

– Благодарю вас за время, – и встал, собираясь уйти.

Я произнес:

– Садись, сынок. Садись. Давай попробуем еще раз.

Мы немного помолчали. Он снял галстук, намотал его на руку и показал мне, как будто в этом было нечто смешное, а потом положил в карман. Наконец, он произнес:

– В детстве я думал, что Господь живет на чердаке и платит за бакалейные товары. Это был предел моей веры. – Помолчав, он добавил: – Я не хотел показаться грубым.

– Понимаю.

– Почему так произошло, как думаете? То есть я никогда не верил ни одному слову из того, что говорил мой бедный старый отец. Даже когда был ребенком. Когда все, кого я знал, думали, что вся сила в учении Христа.

– Веришь ли ты в Него сейчас?

Он покачал головой:

– Не могу сказать, что верю. – Он взглянул на меня. – Я пытаюсь быть честным.

– Я это вижу.

– Должен признаться вам в одной странности, – сказал он. – Я довольно много лгу, потому что так люди охотнее мне верят. Именно когда я пытаюсь говорить правду, все оборачивается против меня. – Он засмеялся и пожал плечами. – Так что я понимаю, чем сейчас рискую. – Он снова немного помолчал. – Хотя, когда я лгу, многое идет не так.

Я спросил его, что именно он хотел мне рассказать.

– Что ж, – произнес он, – полагаю, я задал вам вопрос.

Он имел полное право указать на это. Он действительно задал вопрос, а я уклонился от ответа. Это правда. Я не мог не различить нотки уважения в его голосе, особенно если принять во внимание тот факт, насколько серьезно он говорил о том, что собирается вести разговор в светском ключе.

– Просто не знаю, как ответить на этот вопрос, – отозвался я. – Мне правда жаль, что не знаю ответа.

Он сложил руки на груди, откинулся назад и с минуту покрутил стопой.

– Правильно ли, с вашей точки зрения, – поинтересовался он, – что мы и не должны найти общий язык? Что нет никакого способа пролить хоть каплю воды на тех, кто изнывает от боли в адском пламени? Да и кто может это сделать? Если опираться на ваше толкование? Значит, между мной и вами огромная пропасть? Как же получается, что Истину с большой буквы нельзя передать другому? Я не понимаю, в чем тут смысл.

– Не уверен, что таково мое толкование. В таком контексте я поднял бы вопрос о милосердии, – ответил я.

– Но никогда – об отсутствии милосердия, а ведь, по сути, дело именно в этом. Если принять ваше толкование. Я ни в коем случае не намеревался проявить неуважение.

– Понимаю, – сказал я.

– Значит, – произнес он, немного помолчав, – у вас нет соображений на эту тему, которыми вы могли бы поделиться со мной.

– Пожалуй, в таком случае я даже не знаю, с какой стороны подойти к вопросу, – ответил я. – Хочешь, чтобы я убеждал тебя в истинности христианской веры?

Он рассмеялся.

– Уверен, если бы хоть кто-то убедил меня в ней, я испытал бы безмерную благодарностью. Насколько я понимаю, именно так обычно и бывает.

– Значит, – произнес я, – мне будет не так сложно, не правда ли?

Он посидел молча еще немного, а потом начал рассказывать:

– Один мой друг, впрочем, не друг, а человек, с которым я познакомился в Теннесси, слышал о нашем городке и о вашем деде. Он поведал мне пару историй о былых днях в Канзасе, которые слышал от отца. Он сказал, что во время Гражданской войны в Айове сражался цветной полк.

– Так и было. А еще седобородый полк и методистский полк, как его называли. В любом случае, пили они только чай.

– Я удивился, узнав о цветном полке, – пояснил он. – Никогда бы не подумал, что в этом штате было много цветных.

– О да. Довольно много цветных приехало из Миссури еще до войны. Еще, я думаю, много людей прибыло из долины Миссисипи.

– Во времена моего детства в городе жило несколько негритянских семей, – сказал он.

– Да, они действительно жили тут, но уехали пару лет назад, – подтвердил я.

– Я слышал, что в их церкви случился пожар.

– О да, но это было много лет назад, когда я был еще мальчиком. Да и огонь был небольшим. Он не причинил большого ущерба.

– Значит, все они уехали.

– Уехали, и это печально. Зато у нас появилось несколько литовских семей. Разумеется, они лютеране.

Он засмеялся, потом сказал:

– Жаль, что они уехали.

И, казалось, на некоторое время задумался.

Потом он произнес:

– Вы восхищаетесь Карлом Бартом.

Полагаю, именно в этот момент он начал говорить о своем гневе, этом коварном гневе, с которым я никогда не мог справиться. Он всегда был умен, как дьявол, и серьезен, как дьявол. Мне следовало бы догадаться, что он читал Карла Барта.

– Да, я восхищаюсь им, – сказал я. – Воистину.

– Но мне кажется, он не испытывает особого уважения к американской религии. Вы не согласны? Он открыто об этом говорит.

– Он и европейскую религию критикует, – ответил я, и это было правдой. И все же в тот самый момент я осознал, что дал уклончивый ответ. Как и Боутон-младший – я понял это по его лицу, на котором отобразилось нечто, весьма далекое от улыбки.