дом доволен. Наверное, слишком бурное воображение. И все же я, отложив топорик, коснулась ладонями стены, прислонилась к ней лбом, потянулась даром, благодаря за спасение. И дом ответил.

Образы разворачивались перед моим внутренним взором, словно фотографии. Старый особняк принял Винсента, вплел сеть его защитных заклинаний и в собственные, созданные еще первым хозяином, тем, кто его построил. Тем, кто щедро напоил камни фундамента собственной кровью – потому заклятья и не рассыпались, хотя прошло много веков после смерти первого владельца. Потом род иссяк, дом отказался принимать новых хозяев, пока в него не вошел потомок того, давно забытого рода. Даже дар изменился за это время, сдвинувшись к смерти, но кровь – не водица.

Я едва не рассмеялась, поняв, почему Винсенту удалось то, что до него не могли проделать много веков подряд: упокоить духа, выживавшего из дома одних хозяев за другим. Это вознесло авторитет молодого некроманта среди коллег на недосягаемую высоту, надо же, от каких случайностей порой зависит карьера! Нет, пожалуй, мужу не стоит это знать. Меня же дом принял благодаря его любви.

Я сжала в ладонях амулет вестника. Винсент. Мне нужно знать, что с Винсентом. Золото казалось ледяным и никак не хотело нагреваться. Наверное, потому меня саму знобило, и пальцы онемели. Я поняла, что еле держусь на ногах и перед глазами темно. Да что ж это такое, потеряла от силы пару столовых ложек крови, а чувствую себя так, будто собираюсь умирать от анемии. Я попыталась потереть амулет, согреть дыханием, но он оставался холодным, а потом ноги все-таки подогнулись, и подняться у меня уже не вышло.

Глава 24

Винсент

Наставник высунулся из пустого окна.

– Куда его понесло?

– Кажется, что-то с ребенком, – Винсент проводил взглядом умчавшуюся карету.

– Тогда будем надеяться, что все обойдется.

– Я бы хотел надеяться, что господин университетский дознаватель пришлет вестника, если поймет, что задерживается. – буркнул Эревард.

Своих людей капитан стражи сменил, но его самого сменить было некому. Винсент достал из сумки мешочек провощеной кожи, протянул Эреварду.

– Угощайтесь. Сухари, вяленое мясо, сушеные яблоки. Чем запить тоже найдется.

– Благодарю. – Капитану наверняка было не впервой стоять в карауле дольше, чем планировалось, но полдень давно миновал, и его запасы наверняка иссякли.

Винсент вернулся к схеме. Но как бы неторопливо он ни расчерчивал символы, к тому моменту, как все было готово, Освальд не появился. Какое-то время Винсент провел, размышляя, не проигнорировать ли приказ дознавателя и не начать ли работать прямо сейчас. Попросить наставника записывать, капитан и пара стражников могут выступить свидетелями. Но Эревард, выслушав его, покачал головой.

– Не стоит, профессор. Конечно, по правилам, он не может мне приказывать, но я не хочу ссориться с университетом.

– Под мою ответственность?

– Там еще моему сыну учиться, а у ваших коллег память долгая. – Он глянул на солнце. – Давайте приличия ради подождем еще полчаса. Не вернется, отправлю ему вестника сам и сообщу, что мы приступаем без него.

Знать бы заранее, Винсент не стал бы связываться с зельем, поднял бы тела по одному, как раз силу бы восстановил. Его кольнула совесть: думает только о своем неудобстве. Но беспокоиться о чужом ребенке не получалось, должно быть, потому, что с женой Освальда, вечно беременной и вечно недовольной, они виделись лишь на светских мероприятиях, куда детей брать не принято.

– Заскучал? – окликнул его наставник. – Иди сюда, развлеку.

«Развлечением» оказалась подробнейшая лекция о том, как осматривать дом после пожара, по каким признакам определить, откуда пошел огонь и как быстро он распространялся. По всему выходило, что пожар начался в мастерской: то ли кто-то из швей забыл свечу, и огарок свалился на груду тканевых обрезков, то ли в камине рассыпалось прогоревшее бревно и искры попали на всю ту же груду тканей – надо, правда, обладать поразительной беспечностью, чтобы сваливать горючий мусор так близко у камина, но глупость человеческая беспредельна.

Полыхнуло знатно, огонь быстро охватил пол и стены. Винсент предположил бы, что артефакты против пожара украли перед тем, как поджечь дом, если бы не знал, что их замуровывают в фундамент раз и навсегда. Подпитывают силой, как любой сработавший амулет, но не извлекают. И точно так же, как любой амулет, их можно разрушить, но силы для этого нужно очень много.

Он собирался поделиться своими догадками с наставником, но с улицы донесся стук копыт и грохот колес. Освальд вернулся.

Из кареты он вылетел встрепанный, узел на шейном платке перекосился, щеку пересекала розовая линия, словно только что заживил царапину, и краснота не успела сойти до конца.

– Прошу прощения, господа, – выдавил дознаватель и разразился короткой, бессодержательной и совершенно непристойной тирадой, из которой все окружающие могли уяснить, что ревнивые женщины – сущая отрава. С ребенком, хвала Предвечной, все в порядке, и если кого и надо отправить под опеку целителей, так это жену. Показалось ей, видите ли, что муж не на работе, а у любовницы с ночи задержался.

Наблюдать за его вспышкой было неловко, как всегда, когда случайно вылезает на свет грязное белье почти постороннего человека. Освальд взъерошил волосы, окончательно превратив их в подобие вороньего гнезда и тоскливо уставился на Винсента.

– И ты, балбес, тоже женился. Поначалу-то все они прелесть какие дурочки, а чем дальше, тем невыносимей. Ну почему так, а?

Едва ли этот вопрос требовал ответа, но наставник, как всегда, молчать не стал:

– Я бы тоже озверел, если бы шесть лет подряд три месяца в году блевал не переставая, и еще три не мог нормально спать, потому что тяжело даже с боку на бок перевернуться. А в остальное время маялся от слабости и головокружения, не говоря о выводке, которому то сиську, то на ручки.

– А няньки и кормилицы для чего? – вскинулся Освальд. – И вообще кто виноват, что она плодовита, как кошка? Это в вашем возрасте нетрудно оставить жену в покое, а я… – Он выругался, снова взъерошил волосы. Натянул на лицо безразличную маску, но было заметно, что ему стыдно и за то, что умчался, поверив тревоге жены, и за чрезмерную откровенность.

– Еще раз прошу прощения, господа. – Он пригладил прическу, поправил шейный платок и обшлага. – Давайте вернемся к делу. И без того потеряли много времени.

Допрос шел как обычно. Имя при жизни, сословие, род занятий. Первая поднятая – это оказалась одна из швей – подтвердила, что утро провела в мастерской, пока хозяйка не велела ей отложить работу и отправиться вон из дома.