– Знаешь, почему у круассанов такая форма и почему они, вообще, так называются? – спросил он у меня, когда мы сидели за столиком в баре.

Я ему даже не стал отвечать.

– Их делают в форме молодого растущего месяца, чтобы они были похожи на полумесяц на турецком флаге. Во время осады Вены турки, пытаясь захватить город, рыли по ночам подкоп, чтобы взорвать фундамент и обрушить стены, но пекари, которые ночами не спали, а работали, услышали шум и предупредили войско, и оно отбросило турок от городских стен. В память об этой победе пекарей попросили испечь сладкие булочки, и они придумали круассаны, что значит «полумесяц». Как серп луны на турецком флаге. Ты знал об этом? Интересно, да?

– Нет.

Когда в воскресенье вечером я вернулся домой, я несколько минут простоял перед дверью, как бы не решаясь войти в свою новую жизнь. Я надеялся найти дом таким, каким он был раньше, увидеть ее у плиты и услышать, как она говорит мне: «Мы поговорим обо всем в следующий раз, а сейчас садись за стол, я приготовила тебе ужин».

Но дом был пуст. Как и моя жизнь.

Мои отношения с отцом складывались теперь из нескольких слов и вечных недомолвок. Нас с ним не связывали ни чувства, ни общие интересы. Прошло уже много времени с тех пор, как я ушел из дома, и, наверное, пора было бы уже переступить через то, что произошло между нами, но сложившийся порядок наших отношений успел превратиться в привычку и помогал нам скрывать нашу неуверенность в себе.

Я оставил свой дом, потому что думал, что «где-то там» передо мной откроются новые возможности. Я сумел добиться успеха, и это доказывало мою правоту и еще больше осложняло наши отношения.

Мама всегда спрашивала меня о моей работе, ее интересовало то, чем я занимаюсь, она гордилась мной. Он же никогда не заговаривал со мной о моих делах, часто было достаточно какого-нибудь пустяка, чтобы между нами вспыхнула глупая ссора.

Как-то к ужину мама приготовила мои любимые биточки. За столом зашел разговор о том, что отцу скоро надо сдавать анализы. Мама машину не водит, поэтому я вызвался отвезти его в поликлинику.

– Если хочешь, я тебя отвезу.

– Нет, спасибо, я сам справлюсь, я пока еще не при смерти.

– Я не имел в виду, что ты сам не сможешь, я только хотел, чтобы ты знал, что, если нужно, я тебя туда отвезу.

– Нет, не нужно, но все равно спасибо за заботу.

В его ответе я не услышал обычной вежливости или нежелания беспокоить меня, нет, это была дверь, которую он в сердцах захлопнул перед моим носом.

Но в тот вечер эта история не закончилась так, как обычно заканчивались наши стычки в другие вечера, когда за молчанием угадывались все невысказанные обиды. В тот вечер взорвалась бомба. Через несколько минут, после какого-то его замечания, то ли из-за усталости, то ли из-за раздражения от его недавнего ответа, я сорвался, меня просто понесло и вывернуло наизнанку. Из меня фонтаном хлестали не мамины биточки, а все накопившиеся за долгие годы упреки, боли и обиды. Из моего рта вылетали необдуманные слова, они сами собой срывались с моих губ.

– Знаешь, папа? Мне все это осточертело. Все нервы измотало. Я так больше не могу, мы уже целую вечность так живем, все, хватит, я этим уже сыт по горло. Ты знаешь, почему мы ссоримся? Потому что нам нечего сказать друг другу. Мы говорим ни о чем из страха заговорить о главном, боимся проговориться, чтобы потом не жалеть об этом. Почему ты мне прямо не скажешь, что я сбежал от тебя, как последний подонок, что я предал тебя? Что я отвернулся от тебя, повел себя, как эгоист… Ну, выложи все начистоту, хотя бы раз в жизни.

Мы по многу дней, а иногда и недель не видимся, и вот я сижу здесь с вами, ужинаю, а ты, просидев все время молча за столом, встаешь и идешь в гостиную смотреть телевизор. Так кто я тогда для тебя? Я тебе что, жить мешаю?

Мы не знаем друг друга, хоть мы с тобой отец и сын. Ты ничего не знаешь обо мне, не знаешь, чем я живу, каково мне было, когда я ушел из дома. Все, что я от тебя слышу, это только то, что тебе не нужны мои деньги и ты мне их обязательно вернешь, как только сможешь. Ты меня уже достал с этими разговорами, мы оба знаем, что мне это до лампочки. Я уже слышать не могу, когда ты говоришь, что кому-то в жизни повезло, а кому-то нет. Даже сейчас, – а сколько лет уже прошло, – ты смотришь на меня, как на чужого, относишься ко мне, как к предателю. Что мне сделать, чтобы ты простил меня? Ну, скажи!

В детстве я всегда старался вести себя так, чтобы вам не было за меня стыдно. Когда пошел работать в бар, то делал все, что мог, и молча глотал то, что ты мне подсовывал. Когда я сбежал от тебя, у меня ком стоял в горле, я не мог от него избавиться, даже когда меня рвало. Ты, может быть, этого не знаешь, но меня тогда часто тошнило по ночам.

Я от всего отказался в жизни, прежде всего от своего счастья, я накинулся на работу, чтобы хоть как-то решить наши проблемы, облегчить наше положение. Я должен был добиться успеха, другого выхода у меня не было. И я его достиг. Я делал это не ради денег, плевать я на них хотел. А ты вместо того чтобы твердить, что вернешь их мне, лучше бы спросил, как я живу, узнал бы, что ты можешь сделать для меня, как отец, а не как должник. Потому что единственное, чего я хочу, это нормально жить, а для этого мне нужен отец.

Я в жизни встречал много мужчин, чужих отцов, которые помогали мне. Я мог обратиться к ним за советом, они многому научили меня, без них я не сумел бы добиться того, чего достиг. Они и сейчас, как и прежде, готовы помочь мне и поддержать меня. Эти люди приобрели для меня огромное значение, но своего отца я по-прежнему ищу в тебе. И если после всего, что произошло за эти годы, я все еще здесь, то только потому, что ты тот отец, которого я ищу для себя.

Но сейчас я должен знать, нужен ли я тебе, как сын. Я не хочу считаться твоим сыном только потому, что так сложилась твоя жизнь, я хочу, чтобы ты сделал свой выбор. Выбери меня, папа, или скажи, что я волен идти куда хочу.

Последние слова я произнес со слезами на глазах.

Потом добавил уже спокойным голосом:

– И если я прошу тебя поехать вместе со мной сдавать анализы, не говори сразу, что тебе это не нужно, а постарайся понять, чёрт возьми, что, быть может, это нужно мне!

Так искренне я никогда еще с ним не говорил. Мама молча сидела напротив меня, судорожно прижав руки к груди.

Я ждал, что ответит мне отец. Он несколько секунд, не вымолвив ни слова, просидел за столом, потом уперся руками в стол, помогая себе подняться, и, ничего не сказав, прошел в другую комнату, опустился в кресло и включил телевизор.

Его молчание отозвалось во мне нестерпимой болью, ничего подобного в жизни мне еще не доводилось испытать.

Я тоже встал из-за стола, взял пиджак, и вышел из дома. За моей спиной с глухим стуком захлопнулась дверь.