Я еще могу просмотреть, не пользуясь «паузой», весь фильм целиком, потому что никому больше не надо два или три раза сбегать в туалет. Я всегда сердился, сидя перед телевизором с остановленным фильмом. Это ожидание с застывшим на экране кадром действует мне на психику. Но, с другой стороны, я чувствовал себя эгоистом, если продолжал смотреть дальше, потому что она не просила меня остановить фильм. Но тогда после ее возвращения я был вынужден по ходу фильма быстро пересказать ей содержание пропущенной части. Правда, в этой ситуации был все же один положительный момент. Когда она возвращалась из туалета, я мог сказать ей: «Пока ты не села…» и попросить принести мне стакан воды или яблоко. Во всяком случае, одному смотреть телевизор лучше. С теликом то же самое, что и с мастурбацией: в одиночестве можно смеяться над всякими глупостями и не бояться, что на тебя косо посмотрят. В компании это иногда становится затруднительно.

Потом, между нами по утрам часто возникали разногласия из-за жалюзи. Мне вначале нравится слегка приподнять их, не до конца, а после понемногу подтягивать вверх и ждать, когда комната постепенно наполнится светом. Она же любила поднять их до упора и еще распахнуть окно, чтобы, как она говорила, «впустить свежий воздух».

Последняя баночка йогурта остается последней до тех пор, пока я ее не опорожню. Я сейчас хожу в туалет и не закрываю дверь на защелку, но когда она жила в доме, я себе этого никогда не позволял.

Даже у летних прогулок в одиночестве есть свои преимущества. Я могу разгуливать с пустыми карманами брюк, мне так больше нравится. А она часто надевала платья без карманов, и получалось, что кто-то другой, то есть я, должен был нести все ее вещи: бумажник, телефон, ключи, платки. Но, в общем-то, это неудобство стоило того, чтобы полюбоваться на нее, когда она натягивала на себя свое плотно облегающее ее тело платье.

Я вспоминаю о времени, прожитом с ней, и понимаю, что часто становился просто невыносимым, и мне стыдно за то, как я вел себя. Случались дни, когда я делался прямо-таки омерзительным. В такие дни куда-то исчезала вся моя снисходительность, я вел себя, как испорченный, капризный ребенок, она не могла даже подойти ко мне, потому что в эти минуты я становился раздражительным, упертым и попросту не переносил ее. Волна дурного настроения часто накатывала на меня за время нашей совместной жизни. Я тогда начинал воображать, будто снова свободен и живу в доме один, без нее. Признаюсь, что теперь, когда мои фантазии стали реальностью, я чувствую себя совсем не так, как предполагал раньше.

И все же, когда я жил с ней, от некоторых вещей меня просто коробило. Например, история с утренним кофе. У меня дома есть две кофеварки: одна на три чашки, которая прекрасно годится для двоих, и другая на две, она лучше подходит для одного. В кофеварке на две чашки получается самый вкусный кофе. Когда я просыпался раньше, чем она, я брал кофеварку на двоих и готовил кофе только для себя. Но если она просыпалась, а кофе еще не был готов, то я слышал от нее:

– Мог бы взять и большую кофеварку…

– Я думал, что ты спишь.

– Ты же знаешь, что я просыпаюсь от запаха кофе.

На нашем языке это означало: «Какой же ты эгоист».

Из-за этого по утрам, доставая двухпорционную кофеварку, я старался не шуметь, чтобы не разбудить ее, и рассчитывал, что пенка в кофе поднимется раньше, чем она встанет с постели. Я приоткрывал крышку в надежде как можно быстрее увидеть начало извержения этого маленького вулкана. Стоял, склонившись над машиной, в тревожном ожидании. Если же я брался за кофеварку на троих, я щекотал свое самолюбие, доказывал себе, что способен на благородный жест по отношению к ней, и не прочь был получить за это награду.

Как-то вечером у меня дома, за разговором, – а это случилось еще до нашего решения продолжать поддерживать отношения, но жить порознь, – между нами возникло удивительное чувство взаимопонимания и родства, наполнившее нас таким покоем и сочувствием друг к другу, что в этой атмосфере, казалось, можно было бы безбоязненно признаться даже в измене. Она предложила мне поговорить начистоту. Она не имела в виду мои амурные приключения, ей было интересно, что в ее поведении действует мне на нервы.

– Ведь есть же во мне что-то такое, что тебя раздражает, ведь правда?

Я ей сказал, что мне пока ничего в голову не приходит. Мне пришлось соврать.

Я в свою очередь задал ей тот же вопрос, и она оказалась честнее меня и назвала несколько моих неприятных для нее привычек:

– Когда ты заканчиваешь говорить по мобильному телефону, то, перед тем как убрать его в карман или положить на стол, начинаешь протирать телефон рукавом или вытираешь его о джинсы.

В ту же минуту я мысленно увидел, как я это делаю. Я сам не замечал за собой этой привычки до того, как она рассказала мне о ней. Я сразу же перестал делать это, но после того, как она бросила меня, я вновь вернулся к старой привычке. Иногда моя рука застывает над рукавом, словно я боюсь нарушить зарок. Я, как дурак, начинаю думать: «Если я его не протру, то она позвонит и скажет, что решила вернуться».

Еще ей было неприятно наблюдать, как я все с тем же мобильником в руках начинал быстро писать эсэмэску. Я набираю текст обеими руками и очень быстро, и ее раздражало непрерывное постукивание пальцев по клавишам.

Будь я честным, я бы выложил перед ней длинный список ее дурных привычек, а не стал бы увиливать от ответа, сказав, что мне трудно припомнить, что мне в ней не нравится.

Когда в ресторане она заказывала салат по меню, а потом просила убрать или добавить какие-нибудь ингредиенты.

Звуки, которые она издавала при глотании.

Когда утром ей было холодно, она хлюпала носом.

Когда она забывала закрыть холодильник.

Когда она грызла сухарики.

Когда она пальцем давила хлебные крошки на столе, потом собирала их в ладонь и высыпала себе в рот.

Но, наверное, больше всего меня бесила ее привычка есть йогурт. Или, вернее, постукивания ее ложечки, когда она собирала остатки йогурта. Этот стук ложки по пластиковому стаканчику сразу же выводил меня из себя. Я сам, когда доедаю остатки йогурта, вылизываю дно стаканчика языком, настолько мне нравится эта еда.

Я одно время думал, что она догадывается о том, что мне неприятны эти звуки. Мне показалось, что она с нарочитым усердием вычерпывает последние капли йогурта, чтобы подразнить меня.

Теперь, когда ее больше нет, мне всего этого страшно не хватает, пусть некоторые ее повадки и действовали мне на нервы. Но прежде всего мне плохо потому, что с ней у нас ничего больше не будет. Трудно найти женщину, в которой пряталось бы нечто такое, – я не знаю, как это лучше объяснить, – что таилось в ней. И пусть прошло уже много времени, но я никак не могу себе простить, что так бездарно позволил ей уйти из моей жизни. Поэтому сейчас я хочу ее вернуть. Потому что, как только мне удастся поговорить с ней, она все поймет и не выйдет замуж.