В документе, на первый взгляд, есть к чему придраться: и не на бланке КГБ исполнен, а на линованном листе, не напечатан, а написан от руки; применительно к 1940 году говорится о ЦК КПСС, но тогда это, мол, было ЦК ВКП(б); упоминаются расстрелы в Старобельском и Осташковском лагерях, хотя расстрелы заключенных этих лагерей проводились во внутренней тюрьме Харьковского УНКВД и в подвалах Калининского УНКВД соответственно, а главное, в тексте есть грамматические ошибки и знаки препинания не всегда верно расставлены. Ну да, знаки препинания! Нашли где искать грамотеев — в секретариате КГБ конца 1950-х годов, — вы их и в секретариате ведомства-преемника даже ныне не густо сыщете.

Насчет того, почему не на бланке и от руки, давно выяснено следователями Главной военной прокуратуры, в начале 1990-х годов расследовавшими уголовное дело № 159 «О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле — мае 1940 года». В частности, товарищи из вполне компетентных органов, подтвердив подлинность документа, поведали следствию, что в практике КГБ «существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми». Потому документ готовил Шелепину человек «из группы особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ, которых знал только строго ограниченный круг высших должностных лиц КГБ». Машинистки в КГБ, конечно, были, но у них не было той формы допуска, что позволяла бы работать с документом столь высочайшей степени секретности. В данном же случае ни малейшей возможности утечки допустить было нельзя: на момент написания записки именно сведения о расстреле польских военнопленных чекистами были, без преувеличения, тайной № 1 советского государства, раскрытие которой грозило по — меньшей мере взрывом ситуации в Польше. Потому документ и рукописный, и в единственном экземпляре, и не регистрировался, как обычно, — в сейф, да поглубже! Тоже ничего сверхординарного: как установило следствие, «такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения». Отсутствие на документе резолюций, как официально показали на допросе бывшие председатели КГБ Александр Шелепин и Владимир Семичастный, полностью соответствовало существовавшей в то время практике дачи устных санкций, кои никоим образом не фиксировались.

Документ готовился по указанию высшей инстанции: только в феврале 1959 года Катынская тема дважды поднималась во время встреч с Хрущевым первого секретаря ЦК ПОРП Владислава Гомулки, который был сначала гостем XXI съезда КПСС (27 января — 5 февраля 1959 года), а затем еще раз прибыл в Москву 15 февраля 1959 года. Задача была поставлена, и председатель КГБ предлагал вариант ее решения, не упоминая, разумеется, что инициатива исходит от главы государства. Такая справка для первого лица не может превышать двух страниц, и там не до красочного выписывания деталей, тем паче Никита Сергеевич и так в курсе дела. В отличие, кстати, от Шелепина: он на момент составления документа пребывал в кресле председателя КГБ всего лишь два месяца и ранее в этой системе не служил. Как ему подчиненные представили, так и зафиксировано: где были лагеря, там, мол, и расстреливали. Да, в общем, ему, как и Хрущеву, все это было до лампочки: перед всеми ними стояла лишь задача выкрутиться. А уж то, что «ЦК ВКП(б)» образца 1940 года вдруг назвали «ЦК КПСС», так такие ляпы тогда случались сплошь и рядом. Считалось же нормальным тогда даже в официальных документах писать, например, что Ворошилов — «член КПСС с 1903 года» и «член ЦК КПСС с 1921 года». Уж если бы лепили фальшивку — для номерного пакета с грифом «особая папка»! — все было бы по-аптекарски точно и смачно. Сам Шелепин, будучи допрошенным, показал, что «лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 года об уничтожении документов по Катынскому делу».

Так ведь и документы эти убийственны не сами по себе, а в сочетании с фактами. В свое время поборники версии, что поляков расстреляли не советские чекисты, а немцы, уперто твердили: поверят, что ответственность за Катынь несет Сталин, а не Гитлер, лишь тогда, когда могилы польских заключенных из лагеря НКВД в Осташково будут найдены в окрестностях Твери (Калинина), а из Старобельского лагеря — в Харькове. Так ведь именно там их и нашли: в 6-м квартале лесопарковой зоны Харькова и близ тверского села Медное. Возле Медного были дачи Калининского областного управления НКВД, а затем и КГБ. Место удобное во всех отношениях: и тайну можно соблюсти, и отдохнуть душой и телом. Автор этих строк в Медном был, место массового захоронения расстрелянных поляков и советских граждан видел своими глазами. Особо запомнились слова местных старожилов, что на тех чекистских дачах клубника всегда была знатная. Но, главное, там никаких немцев не было, и на них это злодеяние свалить уж точно нельзя.

Как уничтожали следы захоронения польских военнопленных, расстрелянных чекистами в 1940 году

Советский школьник — существо любознательное и разрушительное, при желании он мог запросто докопаться до чего угодно, например, даже до самой тщательно охраняемой государственной тайны. Причем докопаться — в самом прямом смысле слова, что по окончании учебного года и не замедлили сделать ученики 5-го и 6-го классов средней школы поселка Пятихатки (севернее Харькова) Дима Степин, Сережа Пешков и Витя Круглых. Эти школьники-кладоискатели, — как гласит подписанная 7 июня 1969 года председателем КГБ при Совете министров УССР генерал-полковником Виталием Никитченко совершенно секретная справка за № 297/н, направленная первому секретарю ЦК Компартии Украины Петру Шелесту и председателю КГБ СССР Юрию Андропову, — учинив самодеятельные раскопки какой-то таинственной ямы в лесу возле своего поселка, неожиданно обнаружили там целое массовое захоронение. О чем еще 2 июня 1969 года УКГБ по Харьковской области и получило «сигнал» своих стукачей. Проверив его, харьковские чекисты зафиксировали в лесу близ шоссе Харьков — Белгород множественные провалы почвы прямоугольной формы размером три на шесть «и более метров», в одном из которых виднелись кости и черепа людей, а также «остатки обуви иностранного производства». Пацанов, разумеется, вычислили в момент, отобрав у них выкопанные обручальное кольцо, золотые зубные коронки, металлические пуговицы с польским гербовым орлом и металлические пластинки с выгравированными надписями — того типа, что крепили в советские времена на наградные пистолеты, револьверы и… портфели. На одной из них была гравировка: «тов. Пташинскому И. И. за борьбу с контрреволюцией от коллегии ГПУ».

«Установлено, — сообщал генерал Никитченко, — что в указанном месте в 1940 году УНКВД по Харьковской области было захоронено значительное количество (несколько тысяч) расстрелянных офицеров и генералов буржуазной буржуазной Польши, останки которых и обнаружены детьми при случайных обстоятельствах». Так вот до чего докопалась ушлая школота — до места тайного погребения почти четырех тысяч польских военнопленных из Старобельского лагеря (Луганская область), вывезенных оттуда и расстрелянных чекистами в Харькове в апреле-мае 1940 года. Как установлено по архивным документам, польских пленных под усиленным конвоем приводили на железнодорожную станцию Старобельска, где распределяли по вагонам — по 79 человек в каждый. Вагоны цепляли к паровозу, который отправлялся в Харьков, на Южный вокзал. Оттуда поляков «черными воронами» отвозили на улицу Дзержинского, где и расстреливали в подвальных помещениях внутренней тюрьмы НКВД. Процедура этого убийства хорошо известна, поскольку многократно описана: после установления личности пленному связывали руки за спиной, выводили в комнату и стреляли в затылок. Затем тела расстрелянных вывозили на грузовиках и доставляли в 6-й район лесопарковой зоны Харькова, на территорию санатория НКВД, в полутора километрах от села Пятихатки. Там их и закапывали близ дач УНКВД — вперемешку с могилами ранее расстрелянных советских граждан. Оперативно проведя дознание, украинские чекисты в момент выявили пенсионера КГБ Галицына, работавшего в 1940 году шофером в Харьковском УНКВД, — он и поведал в деталях и о технологии расстрелов, свидетелем которых был, и как участвовал в перевозке тел расстрелянных поляков, их захоронении. Сообщил также, «что на этом месте могли быть захоронены и советские граждане, а также при эвакуации УНКВД были зарыты различные предметы личного обихода, конфискованные при арестах в 1937–1938 годах». В документе названы и имена некоторых из тех непосредственных палачей-исполнителей, находившихся на тот момент в здравии: бывший начальник УНКВД Сафонов П. С., его заместитель Тихонов П. П., комендант УНКВД (т. е. главный расстрельщик) Куприй Т. Ф., бывшие работники комендатуры УНКВД Кубарев, Виговский, Карманов, а также Мельник и Скакун…