был, хотя довольно отчаянный, скорее он давал запасные позиции для отсрочки поражения, чем рецепт успеха. — Я поручился за вас перед Корбусом, и он настолько впечатлился, что собирается назначить вас полевым командиром. Вы будете выполнять мои приказы во время этого сражения, а в мое отсутствие — действовать от моего имени.

Антея открыла рот и снова закрыла. И опять выражение ее лица было трудно прочесть, но он прикинул, что она должна быть в ярости; сочувствовать, однако, он не был готов. Они действительно чудом избежали копов, и самым здравым планом было бы залечь на дно, пока не появится шанс бежать из города. Но из-за него этот план перечеркнут; собственно говоря, громче объявить о себе он бы не сумел, даже отправив правительству Фалкона семафорограмму. Ее тщательно продуманный план спасения разлетелся в пух и прах.

Как и ее миссия — разузнать, где находится ключ от Кандеса. Антея уже должна была понять, что она не выудит этого из него ни уговорами, ни пытками. Там, где потерпели неудачу следователи Фалкона, не увидеть успеха и ей. В настоящий момент держаться рядом с ним у нее решительно не было причин. И как же тогда она поступит? Соображений, ради которых она могла бы остаться, он не видел; верность ее была отдана страже, а такой присяги чести, как он, — насколько ему было известно — она не давала.

Антея не стронулась с места.

— Прошу прощения, — наконец смогла выговорить она, — слишком много всего сразу навалилось. — И отвернулась.

Чейсон воззрился на нее. Чего-чего, а такой спокойной безропотной реакции он от нее ожидал в последнюю очередь. Что вообще могло ее побудить остаться с ним? — Но сейчас ему некогда было над этим раздумывать. Ему махал рукой Корбус.

И все же, отлетая прочь, он чувствовал на себе ее взгляд; и ощущение, что она винит его в чем-то таком, о чем он и понятия-то не имел, не покидало его весь остаток ночи.

* * *

Чейсона окружил визг пил и вихрь летающих вокруг работяг. Одна из пары десятков рабочих бригад отрезáла улицу от соседних, а он наконец сделал перерыв в штабных планерках, чтобы слетать и посмотреть.

Эта улица, совсем рядом со стадионом, была составлена из деревьев, сращенных в женскую фигуру длиной в сотни футов. Фигура держала за руки пару похожих скульптур по обе стороны от нее. Рабочие перепиливали ей запястья.

Чейсон нахмурился при виде уничтожения. Куда ни погляди, он видел женщин и мужчин, разрушающих работу столетий. Кое-кто работал и плакал; напоминающие жемчужины летучие слезы сливались с опилками и вырванными листьями в редкий туман, который медленно заполонял город. И все это они делали по приказу Чейсона.

Он представлял себе, какие эмоции должны бы вызывать у него все эти руины, но — ничего не чувствовал. Отчасти, конечно, было виновато переутомление; но, пока Чейсон был занят по горло, он обнаружил, что дела отвлекают его на весь день. До того его осаждали воспоминания — воспоминания о знаменательных моментах из его жизни. Даже в самые мрачные дни в фалконской тюрьме он мог цепляться за слабую надежду, что он — если стены волшебным образом исчезнут и какая-то чудесная сила перенесет его в родные края — вернется домой и заживет по-прежнему. Пусть его задерживают обстоятельства, пусть они, возможно, полностью оторвали его от настоящей жизни, но эта настоящая жизнь все еще ожидает там, хотя бы и напрасно, его возвращения.

Теперь, разрабатывая планы и раздавая приказы тем самым чужеземцам, которые посадили его в темницу, он осознавал, что в каком-то смысле прощается с той самой жизнью. Если ему суждено возвратиться, расклад будет уже не тот. Кестрел считал его предателем, и, значит, большинство его соотечественников — а может быть, даже все, — тоже. Однажды он отважился на риск потерять страну, но в тот момент рядом была Венера. Что бы ни случилось, при нем еще осталась бы жена.

А если она поверила, что он погиб? Если она узнала, что теперь его имя навеки очернено? Она была слишком прагматична, а Чейсон слишком реалистично смотрел на вещи, чтобы поверить, что она долго пробудет во вдовах-одиночках.

Может статься, он был обречен с самого начала. В тот вечер — более десяти лет назад, когда он прилетел, чтобы приступить к самой первой своей дипломатической миссии, — Чейсону пришлось стоять над тазиком с золотым ободком и оттирать с лица и рук маленькие капельки крови. Его товарищ по вояжу занимался по соседству с ним тем же самым, над другим тазиком. Стены вокруг слабо подрагивали оттого, что кто-то постоянно прибывал во дворец нации Хейла или покидал его.

— Не могу отмыть от волос чертов запах порохового дыма, — бросил Антонин Кестрел. Это и для него была первая миссия по заданию Кормчего. Двое мужчин (как молоды они были!) сокрушенно переглянулись, продолжая отмываться.

Естественно, никаких зацепок относительно того, кто бы это мог пару часов назад попытаться их убить, не было. Они с Кестрелом в переулке попали в засаду, устроенную отряженным с ними проводником, и только хорошее владение саблями и вмешательство случившейся рядом незнакомки их спасли. (В тот миг он понятия не имел, что случившаяся рядом незнакомка — его будущая жена, Венера.) Местные власти изобразили негодование и, как ему сказали, спалили район, где произошло нападение, чтобы полностью обелиться. Чейсон представлял себе, как некто планирует все это посреди роскошной дворцовой гостиной, представляя параноидальному королю Хейла в качестве приятного бонуса снос мешающего квартала.

Они продолжили умываться, оба надолго замолчав. Потом Чейсон сказал то, что было у обоих на уме:

— Думаешь, мы сюда присланы, чтобы нас убрали?

— Кто убрал, король Хейла? — спросил Кестрел, хмуро поглядывая на лимонно-желтые обои. — Или наш собственный Кормчий?

— Самому сказать страшно, — сказал Чейсон с гримасой, — но это мог быть любой — или оба вместе.

Малиновый парадный мундир Чейсона Фаннинга ничем не выдавал того, что он происходил из семьи, которая, по сути, имела право на престол Слипстрима. Впрочем, это мало что значило; странствующую нацию, которую он звал своим домом, сплачивали вместе скорее внешние угрозы, чем внутреннее согласие. Чейсон представлял адмиралтейство — был их юной яркой надеждой, — а влиятельное положение адмиралтейства было главной головной болью Кормчего. Кестрела же послали от госслужбы. Мог ли Кормчий смотреть на них обоих как на угрозу в будущем? Он утверждал, что отправка в Хейл одного Чейсона на пару с единственным товарищем будет воспринята королем как жест доверия; заодно, правда, она упростила