Единственное беспокойство мне доставляла вероятность того, что нас может раздавить, как тараканов, первый же ДС-8, идущий на посадку, чье приближение мы даже не заметим, пока он не окажется прямо над нами. «Видят ли они нас с вышки?» — задавал я себе вопрос. Скорей всего да, но к чему волноваться? Я уже сжег за собой все мосты. Поворачивать сейчас было бессмысленно.

Мой адвокат вцепился обеими руками в приборную доску. В его глазах блуждал страх, лицо посерело. И я чувствовал: внутри него все похолодело из-за этого рискового хода, но мы так быстро мчались через фривэй, кактусы и взлетно-посадочную полосу, что, полагаю, он понимал наше положение— рассуждать о разумности этого решения надо было раньше; все уже сделано, и нашей единственной надеждой было теперь вовремя добраться до посадочной площадки.

Я взглянул на свой похожий на череп «Аккатрон», и увидел, что до взлета осталось три минуты и пятнадцать секунд. «Времени полно, — сказал я. — Держи наготове свое барахло. Высажу тебя прямо у самолета». В 1000 ярдах от нас замаячили красно-серебристые очертания лайнера… и к тому моменту мы уже неслись по мягкому асфальту, миновав посадочную полосу.

— Нет! — закричал он. — Я не смогу выйти из машины! Они распнут меня. Придется взять вину на себя.

— Дудки, — отозвался я. — Просто скажи им, что ловил тачку в аэропорт, и я тебя подобрал. Ты никогда меня раньше не видел. Черт, да в этом городе полно белых Кадиллаков с откидным верхом… и я планирую промчаться мимо них так быстро, что они даже мельком не увидят эти проклятые номера.

Мы приближались к самолету. Я видел поднимающихся на борт пассажиров, но пока нас никто не заметил… мы вырвались из ниоткуда, а появление с той стороны ни у кого в голове не укладывалось.

— Ты готов? — спросил я.

Адвокат застонал.

— Ладно, почему бы и нет? Только, ради бога, давай сделаем это быстро!

Он окинул взглядом посадочную площадку и ткнул пальцем:

— Вон туда! Выбрось меня рядом с тем большим фургоном. Просто заверни за него… и я выпрыгну там, где они не смогут меня увидеть, а ты сразу смотаещься.

Я кивнул. До этого все шло, как по маслу. Никаких признаков тревоги или пoгoни. Я бы удивился, если такие вещи в Вегасе случаются сплошь и рядом — тачки с опаздывающими пассажирами отчаянно прорываются через взлетно-посадочную полосу, и выбрасывают самоанцев с бешеными глазами, которые, размахивая холщовыми сумками, вскакивают в самолет в последнюю секунду, и с ревом моторов взмывают вверх в восходящее солнце.

«Может и так, — подумал я. — Возможно, в Вегасе это самое обычное дело, как зубы почистить…» Я заехал за фургон и затормозил, только чтобы он успел выпрыгнуть.

— И не позволяй этим свиньям над собой измываться, — проорал я ему вдогонку. — Помни: если у тебя будут напряги, ты всегда можешь прислать телеграмму Правильным Людям.

Он усмехнулся.

— Ну да-а-а… Объясняя мою позицию. Какой-то говнюк однажды написал об этом поэму. Это, наверное, хороший совет, если у тебя дерьмо вместо мозгов.

И он махнул мне рукой на прощание.

— И тебе того же, — сказал я, трогаясь прочь. Еще раньше я заметил разрыв в высоченном проволочном ограждении — и сейчас на малой скорости направил туда «Кита». Меня никто не преследовал. Я не мог этого понять. Глянул в зеркальце и увидел своего адвоката, карабкающегося в самолет… никакой борьбы… никаких скандалов… я промчался через ворота и растворился в утреннем потоке машин на Парадайз Роуд.

Я быстро свернул направо к Расселу, затем налево к Мэрилэнд Парквэй… и, неожиданно терзаемый похотливой анонимностью, проехал через кэмпус Университета Лас-Вегаса… никакого напряжения на этих лицах. Я остановился на красный свет, и на мгновение потерялся в солнечном сиянии плоти на пешеходной дорожке: ласкающие взгляд выразительные бедра, красные мини-юбки, спелые молодые соски, блузы без рукавов, длинные светлые волосы, розовые губы и голубые глаза — все отличительные черты пугающе невинной культуры.

Я уж было собрался окончательно здесь зависнуть и начать страстно бормотать похабные заклинания: «Эй, сладенькая, давай оторвемся вместе… Прыгай в этот охуенный Кадди, и мы помчимся прямо в мой номер во „Фламинго“, накачаемся эфиром и устроим дикую животную оргию в моем частном, почковидном бассейне…» «И мы как пить дать устроим», — думал я. Но к тому времени я проехал уже далеко по парквэю, сбавив скорость на левом повороте к Фламинго Роуд. Назад, в отель — критически надо всем поразмыслить. Было очевидно, как ни крути, что я нарывался, прямо-таки напрашивался на неприятности, и подверг свою удачу еще большим испытаниям. Я нарушил все правила, по которым жил Лас-Вегас, — кинул местных, оскорбил туристов, затерроризировал служащих.

И сейчас, чувствовал я, остается лишь надеяться, что мы дошли с нашими выходками до такой крайности, что никто из тех, кто способен занести над нами карающий меч правосудия, просто не сможет во все это поверить. Особенно с тех пор, как мы вписались на Полицейскую конференцию. Когда ты отрываешься по полной программе в этом городе, не трать время на дешевую хуету и мелкое хулиганство. Играй по-крупному. Тяни сразу на махровую уголовщину.

Ментальность Лас-Вегаса настолько чудовищно атавистична, что зачастую настоящее крупное преступление остается незамеченным. Один из моих соседей недавно отсидел неделю в тюрьме Вегаса за «бродяжничество». Ему около двадцати: длинные волосы, джинсовая куртка, рюкзак — как с картинки сошедший бродяга, архетипичный Дорожный Персонаж. И абсолютно безвредный. Он просто шатался по стране в поисках того же, на что мы, как полагали, подсели в шестидесятые, — типа кислотного полета Боба Циммермана в самом начале карьеры.

Во время путешествия из Чикаго в Лос-Анджелес ему стало вдруг любопытно посмотреть Лас-Вегас, и он решился туда заехать. Просто проезжая мимо, слоняясь по улицам и рассматривая вывески на Бульваре…. Никакой спешки, да и к чему торопиться? Он стоял на углу рядом с «Цирк-Цирком», медитируя на разноцветный фонтан, когда рядом остановилась полицейская тачка.

Он и пикнуть не успел. Прямо в тюрьму. Никаких телефонных звонков, ни адвоката, ни обвинений. «Они запихнули меня в машину и отвезли в участок, — рассказывал он. — Завели в большую переполненную комнату и приказали снять до регистрации с себя всю одежду. Я стоял напротив высоченной стойки, в шесть футов, наверное, за которой сидел легавый, смотревший на меня, как судья на еретика в средневековье.

В комнате было много людей: может быть, около дюжины заключенных, вдвое больше легавых и около десятка женщин-полицейских. Ты должен был выйти на середину комнаты, выложить все из карманов, положить на стол и раздеться догола — и все на тебя глазели.

У меня с собой оказалось только двадцать баксов, а штраф за бродяжничество — двадцать пять, так что они отправили меня на скамью с теми, кого отправляли в камеру. Никто не терзал меня вопросами. Вся процедура напоминала конвейер.

Прямо передо мной были двое волосатых. Кислотные люди. Их тоже загребли за бродяжничество. Но когда они начали выгребать деньги из карманов, вся комната охуела. У них на двоих было 130 000 долларов, большая часть крупными купюрами. Легавые не могли в это поверить. А те парни, оба голые, просто доставали пачки и сваливали их на стол в каком-то исступлении, не говоря ничего.